—…тяжко мне самому, отче. Воротись, сделай милость.

Мелькнуло впереди за деревьями знакомое одеяние, и раздался глубокий голос старого учителя.

— Нет, Радомир, минуло то время, когда я в белокаменных палатах сидел. Коли совет нужен будет — приходи, не откажу в помощи. А ребят моих оставить не проси.

Друзья переглянулись. А в следующее мгновенье из-за лесного поворота показался на тропе Гостомысл и с ним высокий статный муж. Одет он был просто, но шел чинно, держался с достоинством. Русая борода его была ровно причесана, стрижена коротко. Волосы его, цвета спелой ржи, перехвачены были на лбу кожаным ремешком, и длиною едва доходили до широких плеч.

Незнакомец первым заметил ребят на тропе. Заметил и изумленно замер, пристально всматриваясь в лицо юной девицы. Глубокий у него был взгляд, пронзительный.

— Доброго утра, друзья, — произнес Гостомысл, приветственно склонив голову и, казалось, вовсе не удивившись, увидев ребят. — Отрадно видеть тебя в добром здравии, Леона.

Девушка улыбнулась неловко, но не успела ответить.

— Знакомься, Радомир, — сказал старец, обращаясь к своему гостю. — Воспитанники мои: Словцен, Леона. Друзья, — обратился он уже к ним, — этот уважаемый муж, что стоит перед вами, сын моего старого друга.

Мужчина протянул руку, поздоровался с парнем по-мужски, крепко обхватив за предплечье.

— Здравия тебе, Радомир, — произнесла Леона и поклонились низко, приветствуя гостя.

— И ты, девица, здравствуй. — Мужчина усмехнулся по-доброму и слегка склонился в ответ.

— Останешься ли к столу, Радомир? — спросил его старец.

— За приглашение спасибо, — поклонился мужчина. — Я и рад бы, да не могу — дорога ждет. Меня вот-вот хватятся.

Старец понимающе кивнул.

— Не откажи, Гостомысл, приезжай ты к нам на пир, — сказал Радомир. Взглянул на ребят и, на доли мгновенья задержав взгляд на Леоне, добавил: — И вас, друзья, рад видеть буду среди гостей.

Ребята улыбнулись, поклонились благодарно, хоть и не ведали, куда и к кому на пир получили приглашение.

— Хитришь, — спокойно сказал старец.

Мужчина нахмурился.

— Не обижай, отче. Не корысти ради зову.

— Ступай, Радомир. Не жди меня, я нынче не покидаю поместье.

Мужчина поклонился низко, уважительно.

— Рад был повидаться, Гостомысл.

Старец кивнул.

— Приезжай, Радомир. Тебе здесь всегда рады.

Мужчина попрощался с ребятами и развернулся, направился по тропе куда-то вглубь леса.

— Витана съестного собрала, — сказала Леона, указывая на корзинку.

Гостомысл улыбнулся в седую бороду.

— Лесу, верно, пора уж отдохнуть от нас. Мое место сегодня в общине, а твое — в постели. — Старец поглядел задумчиво в глубь чащи и сказал: — Словцен, догони-ка Радомира, отнеси ему гостинец, да возвращайся в общину.

Парень кивнул и скрылся за деревьями, пошел по тропе вслед за новым знакомцем.

— Пойдем назад, дитя, — обратился старец к Леоне и шагнул вперед. — Нет нужды тебе сегодня попусту силы тратить.

Леона пошла рядом.

— Прости мне, мое малоумие, — робко сказала девушка. — Я должна была сказать раньше о своей беде.

Гостомысл помолчал.

— Ты под моею опекой ходишь, не я под твоей, —проговорил он. — И верно было бы лучше скажи ты раньше о своей беде. Да только мне было должно раньше увидеть. Прости старику его недогляд.

Леона глянула искоса на учителя, а он продолжил:

— Я не сержусь на твое молчание, дитя. Скажи лишь, отчего таилась? Неужто я успел обидеть тебя? Чем вызвал я твое недоверие?

Леона вздохнула тяжело. Вроде и беда позади, а говорить все равно тяжко.

— Стыд горло сдавил, — призналась она. — Я не ведала поначалу, что нежить ко мне привязалась. Думала то Боги насылают на меня кару. Думалось мне, будто так я искупаю свою вину.

— В чем же вина твоя?

Леона зажмурилась, выдохнула тихо… И пусть она уже понимала, что защищалась, да на душе все равно было тяжко. Все ж человек то был… Свое же слово нарушила.

— Жизнь чужую отняла… — Леоне с трудом далось это признание. Виделось ей, что вот теперь-то Гостомысл отвернется от нее, пожалеет, что от нежити спас.

— Тяжкий грех, коли умышлено сотворен, — произнес старец. — А могли ли ты поступить иначе?

Леона посмотрела недоуменно на старца и вспомнила… Вспомнила, грязные руки, разрывающие на груди рубаху. Вспомнила железную хватку на своем горле. Вспомнила, как жгло его изнутри, как не могла вздохнуть, а перед глазами начинал стелиться туман. Вспомнила горящие бешенной ненавистью глаза… Могла ли она иначе?.. Она могла… Могла или дать убить себя или защищаться. И она защитилась, как сумела — ведь не было у нее расчета отнять его жизнь, лишь обезвредить, вырваться из убийственной хватки…