Последний импульс ударил по сознанию Хавьера с силой отбойного молотка. Он видел, как напряглось тело Лены, как её пальцы, белые от напряжения, застыли над клавиатурой. Видел, как грудная клетка Люсии в последний раз судорожно взметнулась, словно у утопленника, глотнувшего воздуха перед тем, как уйти под воду.

А потом всё кончилось.

Пронзительный, нечеловеческий психический визг, ставший фоновым шумом их существования, не затих — он оборвался. Словно кто-то перерезал кабель. В ушах Хавьера зазвенело от наступившей пустоты. Это не была тишина покоя. Это была оглушающая, абсолютная тишина вакуума, тишина ампутации. Пространство, которое раньше занимал «Пастырь», теперь зияло пустотой, и эта пустота давила, выталкивая воздух из лёгких.

Единственным звуком теперь был низкий, утробный гул геотермальной станции. Он гудел всегда, но за психическим визгом его не было слышно. Теперь этот гул казался невыносимо громким. Хавьер инстинктивно прислушался к дыханию сестры. Оно было. Тихое, едва различимое, но было.

Люсия обмякла в кресле, её голова безвольно упала на грудь. Капля крови, застывшая у ноздри, казалась чёрной в тусклом свете аварийных ламп.

Хавьер не двинулся с места. Облегчения не пришло. Пришло онемение. Тотальное, всепоглощающее, как после контузии. Победа ощущалась как смерть. Он смотрел на Люсию не как на спасённую сестру, а как сапёр смотрит на обезвреженную бомбу, всё ещё не веря, что она не взорвётся ему в лицо.

Он заставил себя подойти. Медленно, словно двигаясь под водой. Его ноги едва слушались, мышцы были забиты адреналиновым шлаком. Он протянул руку, и его пальцы на мгновение замерли в сантиметре от её лба. Раньше он чувствовал это — слабое, вибрирующее, тошнотворное жужжание, исходящее от неё, как жар от раскалённого металла.

Сейчас — ничего. Её кожа была просто прохладной и слегка влажной. Пустой.

Лена откинулась на спинку скрипнувшего кресла. Её лицо, освещённое снизу зелёным светом терминала, походило на восковую маску. Она провела рукой по волосам, и Хавьер заметил, что её пальцы едва заметно дрожат.

— Протокол стёрт. Чисто, — сказала она в пустоту. Голос был ровным, но хриплым.

Хавьер не ответил. Он смотрел на лицо сестры, пытаясь найти в этих спокойных, безжизненных чертах хоть что-то узнаваемое. Его миссия была выполнена. Так почему на душе было так, словно он проиграл всё?

Тишина в помещении загустела. Хавьер слышал собственное дыхание, громкое и рваное. Слышал, как капает конденсат с трубы под потолком — редкие, тяжёлые капли, отбивающие ритм вечности.

Люсия не просыпалась.

Онемение начало отступать, уступая место холодному и липкому страху. Он ожидал чего угодно — криков, слёз, пробуждения. Но не этой восковой неподвижности.

— Что с ней? — его голос был чужим, надтреснутым.

Лена не повернулась. Её взгляд был прикован к экрану, где бежали строки диагностического кода.

— Нейронный шок, — ответила она так же ровно, будто комментировала сводку погоды. — Последний импульс вызвал каскадное обнуление. Синаптические связи перегружены. Системе нужно время на рекалибровку.

Слово «рекалибровка» ударило по Хавьеру сильнее любого удара. Онемение слетело с него, как струп. Мышцы свело судорогой.

— Рекалибровку?! — он вскочил, опрокинув стул. Грохот металла о бетонный пол был единственным резким звуком. — Это не чёртов компьютер, Лена!

Он сделал два шага к ней, его тень полностью поглотила её.

— Я видел, что ты с ней сделала! Я был там! В её голове! Ты хоть представляешь, на что это было похоже?

Лена медленно, очень медленно повернулась. В её глазах не было ни страха, ни вины. Только бездонная усталость.

— Да. Ты был, — её голос был тихим, но твёрдым, как сталь. — А значит, ты лучше других знаешь, что мы оттуда вырезали. Это была не просто рак сознания. Это была хирургия. А хирургия всегда оставляет шрамы.

Её спокойствие, её логика взбесили его ещё больше.

— Шрамы? — он выплюнул это слово, как осколок зуба. — Я видел её глазами, Лена. Я чувствовал, как ты её жжёшь. Тебе было плевать. Ты просто расчищала дорогу к своему брату.

Он сделал последний шаг, его кулак был твёрд, как камень. Он хотел её ударить. Хотел стереть эту ледяную правоту с её лица. Но её слова, жестокие и неоспоримые, уже сделали это за него. Рука, готовая к удару, бессильно повисла вдоль тела.

— Мне не было «плевать», — прошипела она, наклонившись вперёд. — Я делала то, что необходимо. То, на что у тебя…

— Не смей! — рявкнул он, но она его перебила.

— …не хватило бы ни знаний, ни духа! — её голос сорвался, но тут же снова стал ледяным. — Если бы я поддалась панике, если бы остановилась хоть на секунду… её мозг превратился бы в кашу. Она бы умерла. Прямо здесь.

Он отшатнулся, словно от удара. Её слова были правдой. И эта правда обожгла его, выжигая ярость дотла.