Хавьер поднял взгляд на Лену. Она уже вернулась к своему алтарю из мониторов. На её лице не было ни сочувствия, ни сомнения. Только абсолютная, пугающая концентрация.

Она ввела последнюю команду и нажала клавишу «Enter».

Из динамиков оборудования раздался звук.

Не гул или писк. Тихий, но физически омерзительный скрежет. Звук, который, казалось, рождался где-то в основании черепа. Словно кто-то медленно, с усилием ломал под огромным давлением толстый пласт льда. Или стирал наждачной бумагой старую магнитную плёнку, сдирая с неё чужие голоса.

Люсия выгнулась на кресле дугой. Спина стала твёрдой, как доска. Рот открылся в беззвучном крике, но потом звук всё же прорвался — высокий, тонкий, полный животной боли. Это был уже не нечеловеческий шум «Пастыря». Это был её собственный, настоящий крик.

Хавьер вцепился в её руку, пытаясь удержать, заземлить. Он чувствовал, как её ногти впиваются в его кожу. Бесполезно. Её тело билось в конвульсиях, подчиняясь невидимым разрядам. По лицу катились слёзы, смешиваясь с потом.

— Лена! — крикнул он, перекрывая скрежет и стоны. — Сделай что-нибудь!

— Я делаю! — её голос был напряжённым, резким. — Идёт первая фаза. Дефрагментация остаточного кода. Самая болезненная. Она должна это выдержать!

Он смотрел на искажённое мукой лицо сестры и ненавидел Лену. Ненавидел всем своим существом. За её спокойствие. За её цифры и проценты. За то, что она превратила его клятву в молчаливое соучастие в пытке. Он чувствовал себя надзирателем, держащим жертву, пока палач делает свою работу.

И в этот момент на периферии его зрения что-то изменилось.

На соседнем мониторе, том, что был подключён к криокапсуле Михаила Орлова, зелёные индикаторы стабильности разом полыхнули красным. Показатели жизнеобеспечения начали падать. Медленно, но неотвратимо.

Ад, который Лена устроила для Люсии, начал переливаться через край.

Хавьер увидел это. И Лена тоже.

На долю секунды она замерла. Пальцы застыли над клавиатурой. Хавьер увидел, как её взгляд метнулся от кричащей, бьющейся в кресле Люсии к красным, мигающим цифрам на мониторе брата. В этом движении глаз, в мгновенной смене фокуса не было и тени сомнения. Только холодный, мгновенный расчёт.

Она отвернулась от Люсии.

Её пальцы запорхали по клавиатуре, вводя длинные строки команд, стабилизируя систему брата, отсекая помехи. Она полностью проигнорировала агонию Люсии. Словно той просто не существовало. Словно её крики были не более чем фоновым шумом, мешающим работе.

Эти несколько секунд для Хавьера растянулись в вечность.

Мир потерял звук. Скрежет, гул станции, крики Люсии — всё утонуло в вате. Он смотрел на спину Лены, на её сосредоточенное лицо, и понимал.

Если бы пришлось выбирать, она бы без малейших колебаний пожертвовала его сестрой. Хрупкое, вымученное доверие, возникшее между ними, рассыпалось в прах. Он увидел её истинное лицо. Не спасительницы. Не союзницы. А другого, более эффективного монстра, который просто оказался с ним по одну сторону баррикад. Пока.

Ледяной холод заполнил его изнутри, вытесняя ярость. Холод понимания. Он был не партнёром в этой сделке. Он был инструментом. И его сестра — всего лишь расходным материалом.

Лена стабилизировала капсулу. Зелёные индикаторы вернулись на место. Она снова повернулась к главному монитору.

— Второй этап, — сказала она ровным голосом, словно ничего не произошло. — Изоляция ядра.

Но пик агонии Люсии, казалось, был пройден. Её крики перешли в тихие, сдавленные стоны. Тело обмякло в кресле. Хавьер подумал, что она потеряла сознание. Он хотел ослабить хватку, но её пальцы вдруг сжались на его руке с нечеловеческой силой. С силой тисков.

Он посмотрел на неё.

Глаза Люсии были открыты. Пустые, расфокусированные, они смотрели прямо на него. Или сквозь него.

А потом мир для Хавьера исчез.

Звук, свет, запах серы — всё схлопнулось в одну точку и пропало. Его словно втянуло в воронку, в чёрную дыру, которой стали глаза его сестры. Он больше не был в ледяном зале станции. Он был внутри неё. Внутри её кошмара.

Это был концентрированный сенсорный ужас. Он чувствовал холод бетонного пола своей спиной. Ощущал фантомную, острую боль от иглы, входящей в вену. Снова. И снова. Бесконечно. Скрежет стираемой плёнки он слышал не снаружи, а внутри своей черепной коробки. Он вибрировал в зубах, в костях.