— Но при чём тут река?

— Тут всё интереснее. Обычно как бывает? Есть сильный, есть слабый, вот и получается, что один бьёт другого. Но там на Волге силы одинаковые, каждое войско стоит на своём берегу. Кто пойдёт в атаку — тот проиграет. А если уйдёшь — другое войско пойдёт за тобой, так что лучшего места для сражения уже не будет.

— Хочешь сказать, что все последние дни, пока мы занимались своими делами, они там просто стояли и ничего не делали?

— Ну да.

— Глупо как-то.

— Люди вообще глупые существа, — говорю.

— Но они же не будут там целый год стоять?

— Конечно нет, у кого закончится еда — тот проиграл. Все хотят есть. Вот почему мы собрались сегодня на поле, чтобы как следует избить палками рожь.

Хлеб — всему голова.

Прежде, чем начать обмолот, папаня выносит на поле одну из наших куриц. Она трепыхается, пытается вырваться, но не тут-то было. Она — жертва Велесу, дар во имя урожая. Не прям дар, как те дары, что мы ему подносили в лесу: эту курицу мы съедим сами. Там, под овином, Федот забивает её, после чего отдаёт одной из старушек, чтобы сделала нам дневную похлёбку.

Первый сноп из овина по нашей старой традиции выносит многодетная мать. Надежда Предраговна, что живёт на другом конце села, мать семерых детей. Раскладывает его на току, пока мужики разминаются.

Беру в руки цеп, взвешиваю. Работа предстоит сложная, поэтому выполняют её только самые крепкие, но усталость — меньшее, что будет меня сегодня беспокоить.

Закидываю верхнюю палку за спину и бью по стопке ржи, лежащей на земле. С сухим треском колосья разваливаются, зерно просыпается вниз, а в воздух поднимаются мелкие кусочки соломы, смешанной с пылью. Выглядит легко, но это только начало. Бью цепом по зерну ещё раз, и ещё раз, и ещё.

Справа и слева от меня сельские мужики делают то же самое. Женщины собирают солому и уносят, складывают в снопы. Собранное зерно откладывают в сторону для дальнейшей обработки.

Вскоре от напряжения начинают ныть руки. От палящего солнца и движений всё тело покрывается потом, к нему липнет сухая солома, всё тут же начинает чесаться, но делать это нельзя — только хуже сделаешь. Приходится терпеть зуд до вечера, когда можно будет как следует вымыться в реке.

Но жаловаться не на что: урожай получился хороший. Каждый год бы такой.

В прошлом и позапрошлом красная плесень половину поля съела: эта гадость не растёт на диких растениях, только на человеческих культурах. Эпоха безумия и здесь пытается людей вытеснить: не убить, так голодом заморить.

Целое поле ржи в этом году — благодать.

Плевать, что всё чешется и мышцы ноют. Лучше так, чем потом целый год пищу экономить.

К тому же у меня есть пример для подражания: рядом стоит Никодим и тоже лупит цепом по колосьям. Никто никогда не заставлял его участвовать в этой работе, но он всё равно идёт делать именно это. Худой, хромой, быстро выдыхается, но продолжает бить, словно от этого зависит его жизнь.

— Вот, Тимофей, попей, — Душана принесла воду в высоком горшке.

— Спасибо, не хочу, — говорю с улыбкой.

— А я бы с радостью, — отвечает Никодим, принимая воду.

На самом деле я очень хочу пить, но точно не ту воду, которую подала мама. Я обещал самому себе помириться с самим собой ради папани, и я это сделал. Я больше не обхожу её стороной, не кошусь на неё постоянно, даже спиной поворачиваюсь время от времени, но брать от неё еду… даже если бы я захотел, желудок моментально бы её исторг.

У Душаны слишком мёртвые глаза, чтобы я мог по-настоящему расслабиться рядом с ней.

Продолжаю молотить зерно. Чувствую, как деревенеет спина и ноги.

— А нельзя как-то упростить всё это? — спрашивает Веда.

Девушка-дух ходит по соломе, рассматривает зёрнышки, которые мы добываем.

— Как например? — спрашиваю.

Приходится говорить, едва шевеля губами, чтобы никто не подумал, что я разговариваю сам с собой.

— Сделать какое-нибудь колесо. Вы его будете крутить, а оно зерно бить.

— Ну… никто пока такое не сделал. Вот мы и колотим его вручную.

— Говорят, где-то на Руси такое уже есть, — отвечает Никодим. — Как наша мельница, только ещё больше. Она и зерно молотит, и перетирает, и даже сама хлеб печёт. А мельнику только и остаётся, что в носу ковыряться. Она даже сама себя починить может, если сломается.

Никодим только таким и занимается: самые невероятные слухи собирает, а потом их передаёт на всё село. В том году утверждал, что в Смоленске уже сделали пугало, которое само шагает по полю и ворон гоняет. Вообще наш парень обожает сарафанную молву. Я понимаю, что слухи — единственный источник информации, но нужно же уметь отличать правдивые от «одна бабка сказала».