Допил чай до дна, поставил пустое блюдце на стол. Завтра начнёт работать над новыми иллюстрациями. А сегодня просто посидит в тишине, привыкая к своему новому статусу — человека, которого все знают, но с которым предпочитают не общаться.

И это тоже было своего рода свободой.

Утром Гоги разложил на столе чистые листы, словно полководец готовил план сражения. «Конёк-Горбунок» требовал особого подхода — яркого, сочного, способного с книжной страницы перекочевать на экран.

Первая иллюстрация — знакомство с героями. Взял кисть с ярко-синей краской и начал набрасывать небо над русским полем. Не обычное небо, а сказочное — с пухлыми облаками, переливающимися всеми оттенками от белого до розового. Небо из мультфильма, где каждое облачко имеет характер.

На переднем плане вырастала изба — не серая крестьянская хатка, а терем из русских сказок. Резные наличники играли красным и золотым, крыша отливала изумрудом. Стены — цвета спелой пшеницы, тёплые, уютные.

— Это должно радовать глаз, — пробормотал художник, смешивая краски.

У избы стоял Иван. Высокий, ладный парень в красной рубахе с золотой вышивкой. Лицо открытое, добродушное, но глаза смышлёные. Не дурак, а мудрец, прикидывающийся простачком. Волосы русые, кудрявые, как у былинного богатыря.

Братья получились контрастными — один в зелёной рубахе, статный и важный, второй в синей, поменьше ростом, но с хитрым взглядом. Оба красивые, но в их лицах читалась обычная человеческая зависть и жадность.

Гоги перешёл ко второй иллюстрации — поимка Конька-Горбунка. Здесь главным героем стала ночь, но не страшная, а волшебная. Луна висела огромным серебряным диском, звёзды рассыпались искрами по тёмно-синему бархату неба.

Поле под лунным светом переливалось, как море. Пшеничные колосья качались на ветру золотыми волнами. И среди этого великолепия — маленький Конёк-Горбунок. Не уродливый, как в классической сказке, а изящный, словно выточенный из драгоценного дерева. Грива развевается серебряными прядями, глаза горят мудростью веков.

— Он же волшебный, — рассуждал художник, прорисовывая детали. — Значит, и красота у него особенная.

Иван ловит коня не силой, а лаской. Протягивает руку с лукошком овса, улыбается. В его позе нет агрессии — только доброта и терпение.

Третья иллюстрация — во дворце царя. Здесь Гоги дал волю фантазии в духе русского терема. Палаты расписаны в стиле палехской миниатюры — золотые узоры на красном фоне, жар-птицы в облаках, богатыри на конях. Потолок поддерживают колонны в виде переплетённых дубов.

Царь восседал на троне из красного дерева, инкрустированном самоцветами. Корона на голове играла всеми цветами радуги. Лицо добродушное, но уставшее — власть тяжела даже для сказочного правителя.

Иван стоит перед троном в той же красной рубахе, но теперь она выглядит скромно на фоне царского великолепия. В руках держит перо жар-птицы — не обычное перо, а светящееся, источающее золотые искры.

Четвёртая иллюстрация — встреча с жар-птицей. Гоги изобразил её не птицей, а живым огнём в птичьем обличье. Крылья — языки пламени, хвост — снопы искр, голова увенчана короной из солнечных лучей. Она сидит на ветке яблони, плоды которой светятся, как фонарики.

Сад вокруг — сказочный рай. Деревья усыпаны золотыми и серебряными яблоками, цветы переливаются всеми цветами спектра. В воздухе порхают светлячки размером с воробьёв.

Иван подкрадывается к жар-птице с мешком в руках. Но даже в этой сцене нет напряжения — всё пронизано сказочной лёгкостью, как в лучших мультфильмах Диснея.

Пятая иллюстрация — Царь-девица. Гоги представил её не надменной красавицей, а живой девушкой с характером. Волосы золотые, заплетённые в косу до пят. Платье цвета морской волны, расшитое жемчугом и кораллами. В глазах — огонёк, говорящий о том, что с этой девицей шутки плохи.

Она стоит у моря на серебряном песке. Позади — корабль с алыми парусами, украшенными золотыми узорами. Волны играют бирюзой и изумрудом, чайки кружат белоснежными точками.

Иван протягивает ей перстень — простое золотое колечко, но сияющее внутренним светом. Его лицо серьёзно — он понимает, что просит руки не обычной девушки, а царицы.

К вечеру на столе лежали первые пять иллюстраций — яркие, сочные, полные жизни. Каждая рассказывала свою часть истории, но все вместе складывались в единую симфонию цвета и света.