– Номер семь, ну что сидишь! Живо задницу подняла и полезла вон из лужи! А то заболеешь ещё, а мне потом отвечай! Так и быть на сегодня с тебя полосы препятствий хватит, возвращайся на беговую дорожку! И, коли хочешь скорей согреться, беги побыстрее! – посоветовал не только «добрый», но ещё и «сердобольный», как выяснилось, отставной полковник.

Вот такие вот открытия, мать их! Одно другого «радостней». Хотя…

Ну вот как его такого сердобольного да заботливого было не обнять в знак благодарности?

Вот и Евгения так подумала. И…

Воспользовавшись советом сердобольного да заботливого отставного полковника, живо подняла задницу, набрала максимальную скорость и, прежде чем, сердобольный да заботливый успел понять, что именно она задумала, уже крепко обхватила его талию обеими руками и прижалась к его груди всем своим телом. Тем самым, само собой разумеется, телом одежда на котором была насквозь пропитана липкой, вонючей жижей.

– Спасибо, добрый дяденька! Вы такой хороший! – сцепив за спиной полковника пальцы, деланно с наигранным восторгом в голосе объявила она, кладя совершенно ошалевшему отставному полковнику голову на правое плечо.

– Ччччто вы?.. Ччччто вы делаете? – морщась от исходящего от волос благодарствующей зловония, возмущённо завопил он.

– Благодарю за доброту, – потершись грязной щекой об бывшую некогда ярко-голубой мягкую ткань мундира полковника, заверила Евгения.

– Немедленно прекратите! Это неприлично! – тут же негодующе сообщили ей, пытаясь отцепить её от себя.

– Простите, но не могу, – подняв на искажённое от ярости лицо полковника невинные глаза, сладким голоском прощебетала Евгения. – Так сильно переполняет благодарность.

– Что вы себе позволяете?! Немедленно подите прочь! Что обо мне подумают?! –вырываясь из объятий мёртвой хваткой вцепившейся в него девушки, завопил с новой силой добрый да сердобольный.

«Подозреваю, тоже, что и обо мне, заинтересуются, из какой из своих канав вы выползли!» – мстительно подумала Евгения.

Тем временем, добрый да сердобольный перешёл к более решительным мерам и, так как силы были кардинально не равны, довольно легко сумел отцепить от себя «благодарствующую».

– Я доложу о вашем непотребном поведении ректору, кадетка… номер семь! – отступив от Евгении на один шаг и удерживая её руки в своих таким образом, чтобы она не смогла к нему приблизиться, напугал ежа голой жопой он.

– Прямо сейчас? – с тщательно скрытой в душе надеждой поинтересовались у него, старательно изображая ужас.

Занятия в театральном кружке в школьные годы не пропали даром: Евгения настолько талантливо изобразила округленные, блестящие от непролитые слёз широко распахнутые глаза и дрожащие от сдерживаемых рыданий губы, что отставной вояка «сжалился».

– Как только приму душ! – объявил он. – И вы тоже, кадетка, идите в душ! – брезгливо поморщившись, выдал высочайшее соизволение сердечный да заботливый. Видимо, опасаясь того, что как только он выпустит руки «благодарной» кадетки, она опять полезет обниматься.

И правильно опасался. Потому как, как только он выпустил руки Евгении, она вновь бросилась в его объятия с воплем: «Вы, вы такой добрый!». Точнее, попыталась броситься, ибо «такой добрый» отставной полковник в этот раз уже был готов и успел выставить вперед себя руки.

– Кадетка, идите в душ! – процедил он сквозь зубы. – Немедленно! Или я за себя не ручаюсь!

«Он за себя не ручается! – мысленно фыркнула Евгения. – Побывал бы он в её шкуре! Точнее, одежде. Вот тогда б понял, что такое «за себя не ручаться!»

Но как ни привлекательна была мысль ещё потрепать нервы ненавистному физруку, мысль о душе была куда более неотразимой. Потому деланно смиренно кивнув, мол, слушаюсь и повинуюсь, она пошла, куда послали.

И хотя выглядела Евгения так, что без слёз не взглянешь (по крайней мере, сама себя она чувствовала именно так), тем не менее, её семнадцать совершающих марафонский забег сокурсниц ей искренне завидовали. Да уж, в мире всё очень и очень относительно…

– Ненавижу гада! Как же я его ненавижу! Отомщу! Ох как я ему отомщу! И первому, и второму! И вообще всем отомщу! – бухтела она себе под нос, направляясь в свой корпус по оживленной дорожке.

Точнее, оживленной эта дорожка было до того, как на неё ступил ледокол «Евгения» и попёр напролом сквозь разбегающуюся при его приближении толпу ненавистных кадетов мужского пола…

У которых, само собой, кикимора болотная, которую сопровождало неповторимое амбре похлеще божественного аромата нестиранных мужских носков, вызывала огромный интерес. Однако, выражать его они предпочитали исключительно издали. Что в высшей степени устраивало Евгению.