— Ах, оставьте все эти отговорки, Юрий Александрович! Множество людей приходят вот так — по-простому, вовсе без приглашения. А вы…

Похоже, физиономия у корнета была и впрямь настолько обескуражена, что «рыжая», положив руку на плечо подруги, улыбаясь, сказала:

— Погоди, Катенька… Видно, корнет настолько пунктуально придерживается норм этикета, что и впрямь не мыслил о визите без приглашения.

Плещеев, почесал нос, пожал плечами и кивнул:

«Пусть сами что-нибудь придумают!».

— Вот как? — удивилась Катя, — А мы и не подумали. Здесь, в Пятигорске, в доме у тетушки приняты все более простые нравы. Почти ежедневно бывают гости. Вон, тот же Ростовцев…

Катенька, чуть поморщившись, хмыкнула:

— Буквально готов поселиться у нас. Ну да ладно! В субботу, корнет, ждем вас к обеду. Непременно! Тетушку я предупрежу…

— Извините, милые дамы… Полагаю, что мне опять предстоит петь, не так ли? Тогда хочу вам рекомендовать: у Максима Григорьевича чудный голос и поет он куда лучше меня.

— Господин подпоручик! Вы — тоже приглашены. Но и вы, корнет, чтобы были непременно! Отказов я не потерплю.

Влез до этого момента молчавший Гордеев:

— Милые дамы! Разрешите сопровождать вас на прогулке?

«Щебет, милый щебет! Вот как можно часа полтора, а то и два так щебетать? А «рыжая» больше молчала, улыбаясь. Может, Катенька не настолько умна, как о ней говорят? Быть может, молва сильно преувеличила ее сдержанность? Или же — наоборот — этот щебет и был некоей маской, за которой скрывается ум и характер? М-да… одни вопросы! И опять же: а вот эта маска, если это была она, она для кого — для меня? Или же для Гордеева? Тот-то прямо навелся на Екатерину. Но, надо признать, такие встречи и беседы — тоже довольно интересны: оттачивают ум и чувство юмора!».

Когда они возвращались домой с прогулки, подпоручик пребывал в глубокой задумчивости.

— Максим! Макси-и-и-м! — Плещееву пришлось несколько раз звать приятеля, чтобы вывести из этого состояния, — Друг мой! Ты как пыльным мешком ударенный! Что случилось?

— Сравнения у вас, господин корнет! — фыркнул Гордеев, — Состояние мое… от общения с прекрасной Екатериной Васильевной! А вы… «пыльным мешком ударенный». Нашли же… с чем сравнить!

— Хороша? — улыбаясь, спросил Юрий.

— Не то слово! Не то слово! Это же… Это… Просто — ах!

— Ты только имей в виду… Она замужем, и эту — «ах» хотели охмурить многие офицеры. И по всем попыткам — жесткое поражение! — развеселился Плещеев.

— Х-м-м… тут и поражение сойдет за радость! — отмахнулся артиллерист.

— Но так же нельзя! Ввязываясь в бой, нельзя полагать впереди поражение! Это… глупо! Победа, только — победа! Вот у тебя и будет возможность в субботу провести рекогносцировку.

— Как ты так можешь? Сравнивать такую… с каким-то банальным боем?!

— Вот ни хрена ж себе! С банальным боем? С Катенькой тебе может грозить только неудача. В крайнем случае — отставка и отказ от дома. Но ты же и прежде туда не заглядывал, чего теперь? В бою… В бою — либо мы их, либо — они нас. И после этого уже ничего не будет. Либо у нас, либо — у них. А в данном случае… Жизнь не заканчивается! Ладно… Вот уж не предполагал, что ты впадешь в столь лютый романтизм. А как тебе рыжая? — поинтересовался Юрий.

— Рыжая? Ах, ты про Софью… Ну так… Обычная, на мой взгляд. Нет, если бы рядом не было Екатерины Васильевны, то — да! А так… Обычная.

«Эх, дружище! Не разглядел ты, видно того, что увидел в «рыжульке» я!».

В субботу, в назначенное время, они с Гордеевым прибыли в дом графини Воронцовой. Гордеев был в своем новом мундире, еще толком не обмятом и не обношенном, оттого казался излишне «деревянным» и чопорным.

— Евпраксия Зиновьевна! — прошипела чуть слышно Екатерина Васильевна позади корнета, напоминая.

«Итить твою… Язык ведь сломаешь!».

— Добрый вечер, сударыня! — наклонился, чтобы облобызать ручку сидящей в кресле старой дамы, Плещеев.

— Что же, голубчик… Или забыли нас? Почему же не заходили? — попеняла ему хозяйка.

— Дорогая Евпраксинья… Зиновьевна! — попытался начать корнет, вызвал быстро спрятанную улыбку Софьи, и чуть сморщенный носик Екатерины.

— Евпраксия, дорогой мой, Евпраксия! — с усмешкой поправила графиня, — А Аксинья — это совершенно другое имя. Это мне мой покойный батюшка так подсудобил, так вот всю жизнь и мучаюсь.

«Ну, мучаются-то как раз другие, а не ты!».

— Мадам! Я вовсе не хотел вас обидеть, так уж получилось. Всему виной мой нескладный язык…

— Э-э-э, нет, голубчик! Вот только мадам меня называть не надо! А то чувствую себя эдакой… владелицей борделя, — старуха засмеялась, потом окинула взглядом стоявших рядом дам, — Хотя… с таким персоналом меня, несомненно, ждал бы успех!

Плещеев сдержал смех; Гордеев выглядел искренне охреневшим; Рыжулька усмехнулась, прикрывшись веером, и только Екатерина дежурно возмутилась: