— Мне кажется, что я сплю и вижу кошмар, но увы, мое желание проснуться не меняет реальности, — призналась Анна. — Давайте уже трапезничать, вас ждет тунец.

— Что же вы так, Анна Витольдовна, — возмутился Порфирий.— Думаете, ежели я кот, так только о еде думаю? Как вам это в голову пришло! Не ради тунца я пришел к вам в гости, а ради поддержки.

— Верю, друг мой, верю, но если мы сейчас же не примемся за еду Марфа огорчится, не любит, когда я остывшее ем, — поделилась Анна.

— Ну если Марфа огорчится, тогда ладно. Давайте приступим, опять же не пропадать же такому славному куску рыбы, ежели мы с ним встретились. — И Порфирий урча принялся за еду.

Анна ела молча, то и дело поглядывая на кота. Его присутствие заставляло ее чувствовать себя не столь одинокой. Впрочем, что зря жаловаться на судьбу, у других она и того хуже. Анна вспомнила про Лизу, находящуюся в доме скорби. Вот где несчастье. Отец в бегах, она не в себе и некому навестить бедняжку. А ведь когда-то Анна играла с Лизой, когда их отцы навещали друг друга по праздникам и именинам.

Торопливо допив кофе, Анна решила, что непременно стоит навестить Елизавету: и дело доброе сделает и себя займет. А там, глядишь, и день закончится.

На пороге распрощавшись с Порфирием Григорьевичем, Анна, оставив машину у дома, отправилась к больнице пешком.

По дороге она зашла в цветочный магазин, выбрала в нем простенький, но красивый букет из ромашек, привезенных из Елизаветинских теплиц, прижала его к груди и продолжила путь.

— Анна Витольдовна! — знакомый голос окликнул её, когда она шла по парку. — Анна Витольдовна, вы ли это?

Анна оглянулась. Чуть запыхавшись к ней быстрым шагом, придерживая цилиндр, подходил вчерашний знакомец.

— Господин Чигвинцев, — улыбнулась Анна, вспоминая имя лекаря. — Рада вас видеть. Гуляете или спешите на встречу?

— Что вы, сударыня, я бы и рад просто так пройтись по парку, подышать осенью, да дела-дела. Вот сегодня вызвали в больницу для душевно больных, просят консультацию по одной пациентке.

— Значит, спешите по делу, — кивнула Анна. — Ну что же, не смею задерживать.

— Полно вам, разве это задержка? Наоборот рад, что встретил вас. — Петр Сергеевич привычно подкрутил ус. — Считай, день не зря прожит.

— Да вы, оказывается, умелый льстец. — Анна прищурилась. — А так и не скажешь.

— Говорю только правду! — Чигвинцев прижал руку к груди. — Я так вижу вы с цветами, видимо встречались с поклонником?

— О нет, это для моей подруги. — Анна взглянула на ромашки. — Она, к сожалению, больна и находится в стенах скорбного дома. Вот выдался выходной, решила её навестить.

— Так нам еще и по пути, воистину сегодня чудесный день! — обрадовался лекарь.

— Видимо так.

— Что ж, тогда позвольте предложить вам руку и сделаем вид, будто это все же прогулка двух замечательных людей, — предложил Петр Сергеевич и тут же насторожился. — Конечно, если вы не против.

— Я не против. — Анна взяла его под руку.

Снег полностью исчез. Из небольших лужиц воробьи пили воду. По небу плыли белые облака, обещая погожий день и в целом все было не так уж плохо. Но тут вдали задребезжал свисток городового и Анна резко оглянулась, готовая поспешить на помощь.

— Анна Витольдовна, вы же сегодня выходная, хоть на день забудьте о работе, — тут же произнес на ухо Чигвинцев. — Лучше расскажите, любите ли вы осень, так, как люблю ее я.

Обернувшись к нему, она одарила его спокойным взглядом и согласно кивнула. Что ж, полиция и впрямь покамест обойдется без неё.

— Да, пожалуй, мне нравится осень, — осторожно поддержала она разговор, и лекарь расцвел белозубой улыбкой.

Ведя непринужденную беседу о погоде и природе, они дошли до больницы. Желтые стены издали виднелись среди черных росчерков деревьев, скинувших листья.

Этот тревожный неприятный цвет заставлял прохожих обходить данное место стороной. Дом скорби пугал людей, пожалуй, больше, чем тюремное заключение.

Анна и Петр Сергеевич шагали по дорожке ведущей к главным дверям. По поводу погожего дня некоторых больных вывели на прогулку. Несчастные осунувшиеся люди, одетые в одинаковые телогрейки, бродили среди кустов под присмотром сестер милосердия. Один мужчина, уже совсем пожилой, стоял обняв ствол карагача и что-то шептал ему, будто доверяя тайны. Другой, сев прямиком на брусчатку, что-то собирал в ладошку, копаясь в грязи, и имея при этом столь серьезный вид, словно как минимум читал лекцию на кафедре университета.

— Ванечка, Ванечка, вставай, не надо так, Ванечка, — увещевала его сестра милосердия пытаясь заставить встать. — Идем, Ванечка, я тебе другое место покажу, там забавнее.

Ванечка хмуро взглянул на девушку в темном платье и белом переднике, отмеченном алым крестом, чуть подумал и кивнув пополз прочь.

— Все же как интересно устроен человек, — заговорил лекарь. — Еще вчера он, скажем, важный чиновник. А на другой день не разумнее дитя. А все потому, что нечто в нем, в человеке, надламывается. И это не орган и не кость, это столь тонкое и незримое, что недоступно даже лекарям, ведь магия может излечить тело. Но увы, не может излечить душу.