— Слышал, ваше благородие, — ответил полицейский. — Подумать только: русского человека в стойло загнали. Неслыханно!

Весь этот спектакль меня начинал напрягать. Я никак не мог избавиться от мысли, что вокруг меня — действительно «Шоу Трумана». И сейчас заиграет громкая музыка, а из безразмерного шкафа вылезет съёмочная группа. Я впился взглядом в углы, искал блики объективов — ничего.

— Семён, может, всё-таки хочешь в чём-нибудь признаться? Пока не поздно? — спросил Иванов. — Покаяться? Я, разумеется, не священник, но тоже умею отпускать грехи. Во всяком случае, облегчать их.

Я лишь отрицательно покачал головой. Следователь совершенно точно был в хорошем настроении. Он улыбался в усы.

— А не выпить ли нам кофе? — вдруг спросил он. — Ты как, будешь, Семён?

С этими словами Фёдор Иванов прошёл к безразмерному шкафу. Открыл одну из дверок: за ней оказалась… Кофемашина. Большая, просто огромная. Он нажал на кнопку, и помещение наполнил запах кофе. Не знаю почему, но меня стало мутить.

— Благодарю, — ответил я. — Мне бы чая зелёного…

— Тут мы такого не держим, — ответил Иванов, внезапно став серьёзным.

Всё это время у входа стоял Лермонтов, но стоял нервно. Я принялся размышлять, откуда у него такая фамилия? Литература — не сильная сторона моего образования. Но, вроде бы, у Михаила Юрьевича не было детей. Он молодым умер, на дуэли — это все знают. Да и внешнего сходства со знаменитым однофамильцем у полицейского не было.

— Господин Фёдор Михайлович… — протянул Лермонтов. — Не соблаговолите ли вы меня освободить от дальнейшего пребывания здесь? Я бы хотел отправиться домой на такси, снять эту тесную форму…

— А ты в следующий раз штаны на три размера меньше закажи, — парировал следователь. — Это служба, а не смотрины! Ладно, господь с тобой. Езжай, только поставь в известность дежурного, что господина Частного потом нужно будет куда-нибудь увести…

— Куда? — оживился я.

— Запомни: следователю вопросы не задают, — резко ответил Иванов. — Но на первый раз отвечу… Или в камеру, или на улицу. Всё, поэт, иди. Угораздило же тебя с такой фамилией родиться!

Лермонтов, не скрывая облегчения, вышел за дверь. Следователь отхлебнул кофе из изящной кружки и даже зажмурился от удовольствия. Неужели так вкусно? Я всегда любил этот напиток. Кофе недёшево стоит, особенно если брать его в кафе, навынос. А тут — от одного запаха мутило. Я сглотнул, с трудом подавив рвотный рефлекс.

— Мой лучший детектив отрабатывал тебя, — сказал следователь после долгой паузы. — Отрабатывал целый день. Нигде-то ты не проходишь, даже противно. Ничего не нашли.

— Так ничего и нет…

— Ты ведь ничего не помнишь! — голос Фёдора стал тише, но опаснее. — Или делаешь вид. А я, знаешь ли, люблю загадки. Люблю тайны. Когда я был маленьким, мой старший брат на охоту всё рвался. Часами выслеживать дичь. Сидеть на своей позиции обездвижено… Так вот, господин Частный: загадка — это та же дичь. Только она крутится пред тобою, а вместо оружия — разум.

— Я не совершал никаких преступлений, — сказал я. — Клянусь. Я планирую вернуться на рынок. Если не получится с амбулаторией, опять устроюсь грузчиком. На рынке хорошо.

Иванов картинно закатил глаза. Закончив с кофе, он достал сигарету, лениво прикурил. Вот тут сдерживаться стало совсем уж невыносимо. Густой, плотный смрад заполонил его кабинет… Но как он курил! Медленно, с расстановкой, делая такие аппетитные затяжки, будто целует любимую женщину.

— Весь мой следовательский опыт говорит, что с тобою что-то нечисто, — сказал он. — Я не могу понять что. Но куда списать чутьё? Второе. Ты от нас убегал. Да-да, не нужно делать обиженный вид. Ты сбежал дважды. А почему?

— Я вас обманул тогда, — решил зачем-то сказать я. — Первый побег вообще не помню. Вообще! Уснул в камере, очнулся на улице.

— Вот я и говорю — загадка, — кивнул Иванов. — Тайна.

— Вы не имеете права меня так держать! — сказал я, теряя терпение. — Должна же быть процедура. Если нет подозрения — отпускайте. Я свободный человек.

Иванов рассмеялся.

— Не забывай, что здесь есть лишь один легист, — произнёс он. — Я. И ты вполне можешь содержаться здесь ещё неделю. И всё по закону. Вот хотя бы банальный вариант… Я могу заключить, что твоё психическое состояние представляет угрозу для общества. Ты ведь ничего не помнишь! Даже как сбежал из камеры.

— Вы же просили правду, — возмутился я.

— Речь не об этом… А о процедуре. Запомни, здесь, в этих стенах, мы определяем процедуру.

Мне снова стало грустно. Сколько ещё будут продолжаться мои злоключения? Что я такого сделал? Почему столько неприятностей происходит именно со мной? Силы меня совсем оставили.

— Давай договоримся так, — произнёс Иванов после долгой паузы. — Я распоряжусь провести ещё одну проверку. Углубленную! Это отнимет дня три или четыре. Ежели за тобою нет никаких грешков, я лично оплачу тебе такси на рынок. И дам пять… Нет, десять рублей подъёмных. Насчёт Вагина — я тебя разыграл. Никто не будет его трогать. Как бы мне ни хотелось, но оставить без него базар — значит, поставить под угрозу империю. Как-никак, он лечит. Однако же, старому пройдохе сделано внушение…