Воровать он начал рано. Сначала еду — выживать как-то надо было. Потом деньги. К пятнадцати освоил все воровские премудрости: вскрывал замки, резал кошельки, обчищал карманы зазевавшихся купцов. Попался в восемнадцать на краже из лавки ювелира. Приговор — десять лет каторги в рудниках.

Каторга сломала бы любого, но он выжил. На третий год, когда обвал в шахте похоронил половину их артели, он лежал под завалом и чувствовал, как жизнь утекает с кровью из пробитого бока. Тогда что-то сломалось внутри — не тело, а какая-то невидимая преграда в сознании. Он посмотрел в глаза надсмотрщику, пришедшему добить выживших, и приказал: «Помоги». И тот помог. Просто вытащил его и перевязал раны, словно послушная марионетка.

Старый каторжник Семён, бывший преподаватель Тверской академии, осуждённый за растрату, объяснил ему позже: «Месмеризм, парень. Редкий Талант, особенно в такой форме. Можешь туманить разум, внушать простые команды. Но осторожнее — на сильных магов не подействует».

После освобождения он осел в Покрове. Там познакомился с Митькой Косым — мелким карманником с золотыми руками и куриными мозгами. Вдвоём они неплохо промышляли: он отводил глаза жертвам, Митька чистил карманы. Жизнь текла сносно, пока не началась эта чертовщина с Бздыхами, и всех чужаков не выгнали за городские стены.

Когда ворота города захлопнулись перед носом, они подались к Сергиеву Посаду и вскоре оказались среди тысяч таких же неудачников в лагере беженцев. Голод, холод, страх — знакомая триада. Но тут подвернулся этот Угрюм с его обещаниями защиты и крова. Он не был дураком отказываться от шанса выжить, хотя вся эта благотворительность вызывала только презрение. Лохи всегда остаются лохами — раздают своё добро направо и налево, а потом удивляются, когда их обирают до нитки.

Первые дни в остроге прошли в разведке. Когда вся еда протухла, и ввели карточную систему, среди переселенцев активизировались всякие умники. Начали подделывать карточки. Идиоты. Он с Митькой держались от них подальше — такие долго не живут.

Поначалу всё шло гладко. Подходил к раздаче, туманил сознание поварихе: «Я уже был, это за семью». Работало два-три раза, пока воевода не ужесточил контроль. Ввёл какие-то магические метки на карточках — теперь без них еду не получишь, а подделать невозможно. Через два дня всех поддельщиков повязали. Предсказуемо.

— Надо менять тактику, — шепнул Иуда Митьке, когда они сидели в своём углу барака. — Будем отбирать карточки у местных.

— А если спалят? — Митька нервно теребил рукав рваной куртки. — Тут дружина, маги…

— Не спалят. Я же не разбойничать буду — просто возьму то, что плохо лежит. Отведу глаза, внушу забыть. Чисто и аккуратно.

Косой хихикнул:

— Хитро. Сами отдадут и не вспомнят. Ротозеи, что с них взять. Жрать им воевода раздаёт задаром, а они ещё и карточки теряют. Может, им вообще еда не нужна?

— Вот именно, — усмехнулся Иуда. — Естественный отбор. Слабые подыхают, сильные выживают. Мы — сильные.

За три дня он обчистил с десяток простофиль. Техника отработана: выслеживает жертву послабее, подходит, просит показать карточку под предлогом сравнить цвет. Берёт в руки, встречается взглядом и внушает: «Забудь». Человек моргает, он исчезает в толпе. Через пару минут бестолочь начинает искать карточку, паникует, бежит домой «искать». Идеально.

Конечно, у них были свои карточки, но дело даже не в жратве. Лишние карточки — это валюта. За них можно выменять самогон у местных умельцев, табак, тёплые вещи, серебряные безделушки или кольца. Вдовушка из соседнего барака за дополнительный паёк готова греть постель. Митька уже присмотрел пару таких голодных дурочек.

Всё эти ценности аккуратно прятались в тайнике — после Гона парочка планировала исчезнуть с приличным капиталом. Пока местные дураки будут отстраивать свои деревеньки, они уже будут далеко, в каком-нибудь большом городе, где никто не знает их лиц. А эти идиоты пусть дальше играют в справедливость и братство.

Однако главное — власть. За лишний паёк можно было купить не только тело, но и преданность. Худой паренёк из их барака уже бегал по поручениям за дополнительную миску каши, своей тот не наедался. Вдова с тремя детьми шептала новости из женского барака за банку тушёнки. Старик-алкоголик готов был сделать что угодно за глоток самогона. Иуда выстраивал свою сеть информаторов и исполнителей, как паук плетёт паутину.

А ещё это было упоение. Адреналин в крови, когда обводишь вокруг пальца очередного простофилю. Чувство превосходства, когда видишь растерянность в глазах жертвы. «Ульян» не мог остановиться, даже если бы захотел. Это было сильнее голода, сильнее страха — древний зов воровской крови, который вёл его с детства. Каждая украденная карточка доказывала, что он умнее, хитрее, сильнее этих овец.

И, конечно, месть. Воевода поселил их, беженцев, в бараки — пусть и с печками, пусть и добротные, но всё равно хуже, чем дома местных. Дал работу на укреплениях — таскать брёвна да рыть рвы. Конечно, платил за это, кормил, но разве это справедливо? Местные небось сидят в тепле, а им, беженцам, достаются объедки.

Иуда видел несправедливость во всём: в том, что местный плотник получил новый инструмент, а ему дали подержанный; в том, что детей местный врач осмотрел первым делом, а беженцам приходится ждать своей очереди. Каждая мелочь раздувалась в его больном воображении до размеров вселенской несправедливости. И каждая украденная карточка была его способом восстановить баланс.