Я вдруг поняла, что он сказал, — и ноги у меня подкосились. Я чуть не села на песок плаца, Клай снова поймал меня на лету:

— Ну что ж вы, леди-рыцарь…

— Ты тоже шёл взорвать и умереть, — еле выговорила я.

— Нет, — Клай мотнул головой, и я почему-то поверила. Всё-таки связь у нас была совсем особая, и я почувствовала, как больно ему об этом говорить. — И я, и Трикс, мы все собирались вернуться. Просто кому как повезло. Я с Валором прощался — думал, не увидимся больше, душа болела: некого было с ним оставить… а он справился один, силён. И никто, конечно, не знал, что Долика так…

— Как? — спросила я, хотя, честно говоря, не хотела знать как.

— Она выбила забор и повалила сторожевую вышку, — сказал Клай. Остановился, повернулся ко мне. — Понимаешь, рядом с нами шла стихия… шторм… Брёвна разлетелись, как спички. Долика так смеялась… честное слово, нам всем стало жутко. Я ею командовать не мог, да и никто бы не смог — всё равно, что пытаться командовать ураганом.

— Она сама нашла цель? — спросила я.

— Она как будто пришла в себя на секунду, — сказал Клай. — Посмотрела на меня, спросила почти нормальным голосом: вот там главное зло? Да, говорю. И тут полыхнуло… белый огонь этот в ней, в глазах её. Она сама нам приказала. «Оставайтесь здесь, — говорит. — Это — моё». И вот тут голос был уже совершенно нечеловеческий. Что это говорило через неё — я и судить не возьмусь. Никто не дёрнулся.

Он говорил довольно спокойно, но я чувствовала его боль и тоску. И, кажется, вину — хотя ему-то в чём себя винить…

— На ней была взрывчатка, — сказал Клай тихо. — Много. Мы ей давали три динамитные шашки, а она взяла десять. А уже у пролома в заборе, пока Шелс и Линей отстреливали серых, а другие парни ещё в кого-то палили, и мы слышали, как в цеху рвутся гранаты, она ещё мои забрала и у парней, которые тоже несли взрывчатку. Никто не возразил, опять же: от неё шло такое… волосы на голове поднялись, как в грозу. И воздух нагрелся и дрожал…

— Мы тоже видели божество по дороге, — сказала я.

— Не знаю, божество или орудие божества, — сказал Клай. — Или какой-то кусок ада против всего остального ада… я не теософ. Но сила в ней бушевала, как в оке тайфуна. И она убежала… по-моему, почти не касалась земли, а может, показалось мне… Ей навстречу оттуда дёрнулся какой-то кошмар, припоминаю только пальцы или щупальца — и глаза на них… но никакая тварь её не остановила. А потом рвануло так, что мы все полетели на землю. Вот тогда-то я её и увидел в последний раз.

— Долику? — поразилась я.

— Чмокнула меня в щёку, — сказал Клай. — И ушла в небо, как к себе домой. Без всяких ужасов и неестественных сил. Моя маленькая девочка.

Он плакал, я чувствовала. Плакать по-настоящему ему не позволяло фарфоровое тело, но его душа плакала слезами, обжигающими и меня тоже, — и Дар они поднимали. «Я думал, теперь это моя девочка, — хотел сказать он. — Что эти близнецы — наши с тобой дети. А она ушла, и защитить я не мог, и ничего, ничего нельзя было поделать». Я всё это так отчётливо слышала, будто он сказал вслух.

И тоже ничего не могла сделать. Только обнять его: прости, вот я у тебя есть.

Клай моргнул и встряхнулся. И я попыталась втянуть слёзы обратно в глаза.

— Ладно, — сказал он очень спокойно. — Смотри. Мы подходим.

Здесь никто не строил баррикад. Несколько диверсантов сидели на обломках и встали, приветствуя нас. Один сделал шаг навстречу.

— Разрешите обратиться, мессир Клай: тут всё спокойно. Наши работают внутри.

— Благодарю, — сказал Клай. — Продолжайте наблюдать за обстановкой.

Забор, огораживавший закрытую зону, вынесло, словно громадным тараном, караульная башня лежала на земле — и я разглядела в дыму белеющие места надлома толстенных брёвен.

Дымили руины храма, чёрные, как уголь, чёрные, как куски какой-то нездешней черноты. Перед храмом, видимо, раньше была небольшая площадка, отделявшая его от места, где держали пленных, и вся эта площадка была завалена обгоревшими останками, жуткими, как лихорадочный бред. Я так поняла, что всё это рванулось из храма, из того очистительного огня, который Долика там зажгла, но тот огонь здорово их прижёг. Не ушли.

Скорченные туши жрунов не удивляли. Но какие-то раздутые тела вроде безобразно распухших людей, из которых во множестве росли коленчатые паучьи ноги, как-то не умещались в сознании… а были и ещё… Я перешагнула осьминожье щупальце размером с мачту и лопнувший глаз, вырванный из жуткого черепа вместе с белым канатом нерва, студенистый шар не меньше человеческой головы. Тяпка, рыча, жалась к моим ногам.

— Долике нужно поставить памятник, — сказала я. — И всем, кто погиб здесь. Представляешь, вот это всё расползлось бы по побережью… А мы-то думали, что морскую нежить делают где-то поближе к морю!