— Ты политически верно мыслишь, дорогая. Этих послов отправил не Рандольф, — улыбнулась Вильма. — Я даже не уверена, что бедный государь, связавшийся с адом, до сих пор жив.

Я порадовалась, что сижу на полу: стояла бы — села бы.

— Рандольф умер?!

— Если он мёртв, то его убили, сестрёнка, — сказала Виллемина. — А если ещё жив, то, полагаю, доживает последние часы.

Видит Небо, я много раз просто мечтала о том, как Рандольф умрёт ужасной смертью — за всё, что он учинил на нашей земле и со своим народом тоже. Но сейчас у меня по спине проползла ледяная струйка ужаса.

— Господи, — пробормотала я. — Так что ж, там у них был дворцовый переворот? А у Рандольфа же дети маленькие, да ведь? Наследнику сколько — десять лет, одиннадцать… Кто же регент?

Вильма опустила ресницы, затенив сияние глаз.

— Я бы весьма порадовалась за юного принца Лежара, если он сумел избежать смерти. Нет, дорогая. Это не переворот. Путч.

— Путч… — когда-то я слышала это слово, но сейчас никак не могла вспомнить, что оно значит. — Путч — это когда…

— Это когда власть берёт силой группа заговорщиков, — подсказала Виллемина. — В нашем случае — мессир Норфин из дома Седых Елей, маршал перелесского двора, и его, очевидно, доверенные люди. Военные, контрразведка…

— Маршал убил своего короля? — еле выговорила я.

— Да. И это стало возможным благодаря вашей операции. Пока Хаэла Междугорская была жива и в силе, о попытке переворота рискованно было даже думать. Но ты же понимаешь, дорогая, как яростно военные ненавидели чернокнижников при перелесском дворе?

— Ох, — только и смогла сказать я. — Ты узнала от вампиров? Про Хаэлу?

— От Ричарда, — кивнула Вильма. — И немедленно дала знать мессиру Норфину.

— Ты?!

Я думала, что хорошо знаю Виллемину. Но иногда она меня поражала.

Она победительно улыбнулась, и огни в её глазах снова вспыхнули.

— Я переписывалась с ним с тех самых пор, как мы впервые побеседовали с Ричардом, сестрёнка. Наша внешняя разведка во времена прекраснейшего государя Гелхарда пыталась ловить рыбку без крючка, этому имелись самые веские причины… но в последнее время всё изменилось. Вампиры, вампиры. Общаясь с кланом Ричарда, я нашла там настоящий бриллиант: старого вампира, состоящего с мессиром Норфином в давнем родстве. Эглир из дома Седых Елей, представь… нашим с Норфином почтальоном стал его собственный прапрадед.

Я только присвистнула. Виллемина рассмеялась:

— Ах, дорогая сестрёнка! Мессир маршал мог сколько угодно подозревать в злодейских кознях чужую королеву, ведьму, адскую куклу… но собственного прадеда, пришедшего из долины смертной тени… о! Тайны рода, видишь ли! И кое-какая общая жестокая правда… окопная. Самое удивительное в этой истории — то, что ни Эглир, ни, тем более, я не подталкивали мессира Норфина к безумной мысли о путче. Это сделали Хаэла, то отношение, которое сформировалось при весьма чернокнижном дворе к военным аристократам, простецам, крепким в старой вере, и эта самая обжигающая окопная правда. Беда в том, что никто из этих самых военных аристократов в принципе не мог ни повлиять на короля, ни возразить Хаэле. В сущности, они сами ощущали себя не только бессловесным пушечным мясом, но и жертвенными животными на адском алтаре. Я была готова способствовать, помогать деньгами или оружием… но ведь ты понимаешь: ни деньги, ни оружие — не орудия против ада. И я убеждала мессира Норфина дождаться удобного момента… смертельно боясь, что Прибережье не переживёт этого ожидания. Сделала ставку на фарфоровых воинов, потому что мне в них мерещилось нечто…

— И мы с фарфоровыми добыли тебе голову Хаэлы, так?

— Вы с фарфоровыми переломили войну, Карла, — серьёзно сказала Вильма. — Добыли нам победу, которую нельзя, просто нельзя было вырвать никак иначе. Ах, милая моя сестрёнка, у нас ведь не было шансов — вообще, никаких! Я не успела, я видела, что промышленность не тянет, армия нуждается в реформах, я не успела и не успевала… Мы могли отбиваться только на море, потому что Гелхард всё же ухитрился сохранить флот, но это не спасло бы Прибережье… Всё во мне леденеет, когда я думаю, чем мы рисковали. И вот я вложила всё, что сумела наскрести, в фарфоровую гвардию, а они — и ты — добыли победу.

— Какую-то странную… — пробормотала я.

Виллемина победительно улыбнулась:

— Драгоценная моя сестрёнка, какая разница!

— Он предал своего короля…

— Спроси у Ричарда, что он об этом думает, — Вильма погладила стекло ладонью. — Милая, чистая, светлая Карла, прости. Я всей душой люблю Прибережье, всё ему отдала — и отдам всё, что осталось, не сожалея. Мы не отдали страну аду, сестричка. Мы сохранили жизни, наша экономика ещё трепыхается — и мир спасёт её от гибели.

— Но дыра в ад в Святой Земле, — заикнулась я.

Виллемина вздохнула — и я вдруг почувствовала, насколько она устала. Как живая девушка.

— Милая Карла, — сказала она тихо, — то, что вам удалось закрыть дыру в Синелесье, — видимо, особая милость Божья. Ты уверена, что это можно повторить в Святой Земле теми же силами? Промолчу, что для этого мне придётся не нашу территорию защищать на ширину линии фронта, а прямо отправить диверсантов за Перелесье, в резиденцию самого Иерарха… Ставлю собственную фарфоровую голову против твоего любимого черепахового гребня, ничем не рискуя: это вызовет новую войну, сестричка. Со Святой Землёй, богатой и могущественной. И её союзниками, несомненно.