А Ланс тихонько напевал: «Очаровательные глазки, как я желал бы видеть вас…» — и я его увидела.

Его шикарная чёлка стала совсем седой, затрёпанного офицерского мундира было почти не видно под листвой. А лицо…

Он встретился со мной взглядом, узнал и улыбнулся.

Это было настолько нестерпимо, что я ухватилась за побег лианы — будто за раскалённую проволоку — и рванула.

— Ой! — вскрикнул Ланс. — Что вы, леди Карла! Не надо, больно!

— Ланс! — заорала я. — Очнись!

Он снова улыбнулся. Лучше бы вопил от боли, это не было бы настолько чудовищно.

— Она говорила: домой поедешь, к жене, — сказал Ланс тоном гимназистика-второклашки. Улыбаясь. — К куколке, понимаете, леди Карла! Обещала. Но, говорит, кое-что отвезёшь. Не в руках. Тебе ровно ничего не надо делать, только согласиться. Отвезти подарки тестю с тёщей. И останешься с куколкой… один…

Ланс улыбался, а по щекам его текли слёзы, о которых он явно не имел ни малейшего понятия. Он смотрел на меня совершенно чистым взглядом гимназистика — или, наверное, кадета — ребёнка, не артиллерийского поручика, не взрослого мужчины. И я этот взгляд еле выносила.

— Она говорила: тебе ничего не надо делать, только согласиться. Она каждый день приходит и спрашивает: хочешь поехать домой? А я вру, что не хочу… Вы мне снитесь, леди Карла? Или это снова она?

А загорелый парень рядом начал кричать — и я рявкнула:

— Клай, погаси свет!

И Ланс жалобно сказал:

— Не уходите, леди Карла!

Я погладила его по голове, как гимназистика:

— Мы с тобой вместе уйдём, не думай.

Клай погасил лампу, и пленные мало-помалу затихли. А Клай тронул меня за руку, шепнул:

— Как же мы их вытащим? Ты видишь — им худо от любой попытки… Я тут попробовал рисовать розы от адских сил, но оно вообще не реагирует, ни на одну… При этом ведь должен быть способ, должен… вот бы Валор нашёл архив Хаэлы!

Я взглянула на Тяпку. А Тяпка почему-то почти не волновалась: она с любопытством обнюхивала пол, засыпанный сухой листвой и опилками, землю пополам с навозом под решёткой и ноги Ланса. И у меня в голове начали появляться какие-то проблески.

Я потёрла клешню, которая чесалась, словно обожжённая. Прислушалась к Дару, который стоял во мне стеной, но…

— Клай, — спросила я, — а ты здесь демонов чуешь?

— Нет, — уверенно сказал Клай. — Точно нет. Знаешь… сейчас глупость скажу… у меня такое чувство, что оно в своём роде живое. Это растение. Не нежить.

— Поэтому и не реагирует на розы, — сказала я. — Это не адская тварь. Это перелесское что-то… какой-то их обряд, их фирменное чернокнижие.

— Проклятие! — заорал Клай так, что охнул пленник рядом.

— Ты что ругаешься? — удивилась я.

— Да нет! — радостно выпалил Клай. — Не я! Хаэла! Это проклятие, чернокнижное проклятие! Берёшь стихийную силу — ну вот, рост лианы этой — и им проклинаешь…

И я поцеловала его в закопчённую шершавую щёку:

— Ну конечно! Конечно, проклятие! Клай, чудо Божье, мы с тобой уже снимали, помнишь? Мы и не такое снимали! И сделаем снова! Я сейчас начну, а ты — ты поймёшь, когда присоединяться.

У меня пела душа. Я усадила Тяпку поодаль, резанула клешню прямо по ожогу — и принялась чертить окровавленным ножом. И запела, как когда-то во Дворце, заклинала чёрное зло развернуть острие на чёрное сердце, в котором зародилась ненависть. Найди, найди это чёрное сердце, вернись туда и останься там именем… и про себя перечислила пяток Тех Самых, которые были бы особенно рады видеть Хаэлу и о многом с ней побеседовать!

Я всей кожей — и Даром — сразу почувствовала, что всё делаю правильно. И Клай почувствовал и вспомнил, он присоединился, когда мы начали отпускающий обряд, — и вокруг нас зашелестело и зашуршало.

В тусклом, еле пробивающемся свете из окошек, скорее, напоминающих бойницы, мы оба видели, как шевелились ветви и листья — и как лианы растворялись, втягивались сами в себя. Дар бушевал во мне, как в вулкане, но сейчас это было совершенно блаженно — сейчас я явственно осознала, что Дар — Божий. И я — орудие Неба. Я резала себя и пела, и что-то страшно древнее принимало жертву, отступало, отступало — и потихоньку ушло совсем.

Они остались стоять — и кто-то сел, потому что его не держали ноги, а кто-то ощупывал себя, не веря глазам, и Ланс спросил с улыбкой, которая больше не вызывала у меня безнадёжного ужаса:

— Значит, вы настоящая леди Карла, да?

— Да, прекрасный мессир, — сказала я и вытерла своим рукавом его мокрые щёки. — Скоро к куколке поедешь. Без всяких мерзостей и предательства.

Меня разбудило осторожное прикосновение тёплой ладони к щеке.