— И тебе, — успела сказать я.

И зеркало погасло.

Мне больше ничего не оставалось, кроме как вздохнуть, свистнуть собаку и пойти обсуждать положение с друзьями. Мне не хватило Вильмы. Мне хотелось жаловаться Валору на свою горькую судьбу. Мне хотелось обнимать Клая. Но я понимала, что всё это не те действия, которые могут привести хоть к какому-то годному результату.

Поэтому я просто сказала:

— Значит, так. Валор ведь всем рассказал, да? Делать нечего, придётся как-то принять этих упырей — и с дипломатическими целями сделать вид, что они вовсе не упыри.

На том и порешили.

Самое обидное — что они добрались только на следующее утро. Больше чем через сутки. Хуже всякой улитки.

Я бы истерзалась ожиданием, но положение спасло то, что было абсолютно некогда. Навалилась невероятная куча дел, которые необходимо было переделать срочно, — и мы все сбились с ног.

Во-первых, с пленных явственно спало проклятие. Я сходу заметила уже утром: даже самые измождённые теперь не выглядели дряхлыми стариками, каким-то образом к ним мало-помалу возвращалось украденное время. Надо думать, что оно просачивалось из тех, кто это время воровал, подумала я. Что-то мне подсказывало, что мы ещё узнаем немало интересного, — и это даже заставляло смириться с необходимостью общаться с гнусными перелесскими газетёрами.

Хоть эти гады наверняка до переворота писали страшные гадости про нас, про мою Вильму и вообще про Прибережье. А теперь будут изображать трогательных птенчиков, знаю я.

Но неважно. Наши пленные приходили в себя — и, очнувшись, вспоминали, что давно голодны, ранены… Интересная штука: пока они потихоньку умирали — им уже было всё равно, все чувства притупились. А теперь жизнь в них возвращалась — и боль вернулась, и все обычные человеческие неприятности и неудобства. И из печальных призраков пленные превратились в живых солдат, которые жаловались на боль в ранах, ворчали, что еда на складе у железки уцелела, а почти всё спиртное оказалось в той части, где был взрыв, что и еда воняет дымом, но хорошо, что есть хоть такая… Ждали медиков. Валор, Дингл, который в другой жизни был военфельдшером, и двое диверсантов, взявшихся помогать, пытались в меру сил облегчить раненым это ожидание. Ещё до моей беседы с Вильмой вампиры, оказывается, перекинули через зеркало посылку от Ольгера, у наших санитаров-добровольцев теперь были обезболивающий бальзам, очищающая сыворотка, которой полагалось промывать гноящиеся раны, мазь от ожогов и много бинтов — целое богатство, но всё равно оказалось мало.

Во-вторых, мы с Клаем, Хельд и призрак Индара все вместе разгребали весь кошмар в штабном корпусе плюс разбирали артефакты, архив и прочее имущество Хаэлы. Страшно грязная была работа, я с удовольствием бы перевесила её на кого-нибудь другого. Но у диверсантов, несмотря на блёстки Дара, не хватало сил, а Валор был слишком занят с живыми, которым его помощь важнее. Волей-неволей пришлось возиться со всей этой мерзостью.

Нам неожиданно очень помогал Хельд. Мы ему, конечно, рассказали, что сюда едут перелесцы заключать мир с нашей королевой. Хельд вдруг пришёл в восторг и ажитацию.

— Да что вы говорите! — причитал он в полном экстазе. — Как, вы говорите, зовут этого маршала? Норфин? По всему похоже, что достойный человек! Надо же, и в Перелесье попадаются настоящие военные и аристократы, даже удивительно!

Индар, выпущенный из ловушки под честное слово и обещание помочь с архивом, не возмущался громко по многим причинам, но промолчать тоже не мог — и еле слышно пробормотал как бы про себя:

— Вот оно, болото! Предатели у них — достойные аристократы… чем гнуснее подонок, тем громче они восхищаются… языческое отребье…

У Хельда вспыхнули бледные щёки.

— Ничего! Вам, перелесцам, ещё отольётся! Всю историю гребли под себя, наживались за счёт соседей, грабители и убийцы! Заболотье скоро станет свободным, вот увидишь! Это хорошо, что ты до конца не сдох: поглядишь ещё на знамёна с папоротником…

Они принялись яростно пререкаться, поминая королей Перелесья до семьдесят седьмого колена, кошмарные языческие культы заболотцев, не менее кошмарные традиции перелесцев, каменные алтари в излучинах рек, чернокнижие, которым владеет каждая перелесская старуха, и ещё много чего, громко звучащего, оскорбительного и спорного. Мы с Клаем в их перебранки не встревали, у нас было по горло работы. Я только поражалась, что эти двое ухитрялись как-то работать вместе и друг друга не убить.

Хаэла, похоже, умела поддерживать дисциплину среди подчинённых.

— А ты что думаешь об этом Норфине? — спросила я Клая тихонько, когда мы рылись в бумагах.

— Для побережья это прекрасно, — сказал Клай невозмутимо. — Ему бы до войны устроить этот бунт, так и вовсе хорошо бы получилось. Наверное, сейчас про него будут писать только в превосходных степенях, по обе стороны границы: войну остановил, молодец.

— Да я не про это, я — по-человечески…

— А по-человечески — жутко, конечно, — Клай вдруг вздрогнул и отодвинул высоченную пачку папок с местной бухгалтерией, счетами за артефакты, еду, алхимические составы и прочим подобным. — Взгляни, леди-рыцарь: похоже, здесь у нас потайной несгораемый шкаф.

Дверца несгораемого шкафа была здорово замаскирована — покрашена в тон стене и сливалась с ней так, что не разглядишь и с пары шагов. Наверное, какая-то защита на этой дверце тоже имелась, но мне, как и Клаю, явственно померещилось, что от шкафа тянуло чем-то…

Не плохим. Но необычным.

И мне показалось, что не изнутри, а снаружи. Будто кто начертил пальцем указательный значок: не видно, но ощущается.

— Индар, — окликнул Клай. — Отвлекись на минутку. Что у твоей леди тут лежало?