Уже не мальчик — но еще и не мужчина. Слишком юный, чтобы проходить через все то, что ожидало там, и слишком… слишком сын, чтоб Гертвиг пожелал ему такой судьбы. И самое ужасное, что, может быть, однажды вынырнув из полузабытья, в каком он проживал все дни, он осознает, что все повторяется и с Йергертом. Что он уже ушел лить кровь за мир и благо — а Гертвиг это пропустил.

— Я лишь хотел сказать… Я… очень горд тобой и тем, каким ты вырос. — Он не знал, сказал ли правду. Чувствовал ли что-то вовсе. Знал лишь то, что лучше сказать это, пока может. — Может, я и не был в полной мере для тебя отцом, и, может, Бурхард больше заслужил так зваться, но… Мы с Вельгой не хотели, чтобы ты шел в Орден именно поэтому — чтоб ты не кончил так же, как и я. Не думай, что мы так от нелюбви…

Он запоздало понял, как, должно быть, странно это прозвучало — вот так вдруг, без всяческой причины, без хоть сколько-то осмысленного разговора перед тем. И Йергерт в самом деле растерялся и свел брови, спрятав в их тени глаза. Лишь только от последних слов он вздрогнул.

— Я так и не кончу, — отчеканил он внезапно зло. — Случись со мною то же, я не стал бы доживать калекой — лучше уж себя убить.

Остервенение и неожиданная резкость этих слов противно пригвоздили к лавке. Гертвиг снова глянул вдаль, на небо, и почувствовал как губы против воли расползаются в кривой усмешке.

Может, лучше. Только почему-то очень тяжело.

Пока он силился найти в себе слова, чтобы ответить, раздались шаги, и появился Бурхард. Гертвиг вдруг поймал себя на мысли, что не знает, по случайности ли это, или же он заявлялся всякий раз намеренно, чтобы не дать побыть наедине. Как будто опасался, что дай им поговорить подольше, и каким-то чудом Гертвиг сможет Йергерта отнять, вернуть себе.

— Чего ты здесь вдруг? — Спросил Бурхард. — Тебя ведь в фирмарий не загнать пинками.

Гертвиг уж привык, что люди словно перестали его замечать — привыкли, что безмолвный истукан не отзывается, не реагирует, и уже даже не трудились проверять. Он молча наблюдал.

Йергерт взглянул еще раз напоследок, раздраженно дернул ртом и пошел прочь.

— Постой, — окликнул Бурхард.

— Не сейчас! — тот даже не притормозил, через плечо не глянул.

Два отца остались молча смотреть вслед.

— Что ты ему сказал?

Бурхард резко обернулся. Гертвигу почудилась в нем ревность, взбудораженность наседки, у какой вдруг попытались отнять яйца.

Он заставил себя оторвать глаза от облаков и посмотрел в лицо с убойной прямотой.

— Ты в большей мере был ему отцом все эти годы, — выговорил он. Не в ответ, а потому, что рассудил, что раз уж начал, стоит договаривать все то, что может после не успеть сказать — не только Йергерту.

— К чему ты это? — настороженно переспросил почти что так же, как и Йергерт прежде, хмурящийся рыцарь.

— Ты растил его все эти годы так старательно, как мог, и я хочу сказать тебе спасибо. Жаль, что он так и не счел тебя отцом вместо меня — ему бы было лучше.

Бурхард подошел, навис — тень скрадывала выражение лица. Гертвиг отметил что, должно быть, уязвил его, хотя и не хотел.

— А так уж ли не смог? За всем, что должен был бы делать ты, он ходит именно ко мне, и я все делаю — так чем я не отец?

Гертвиг прижмурился. Его ужасно утомил напор, с каким и сын, и Бурхард огрызались, точно он хотел их зацепить или поспорить. Он отвык все это выносить, и предпочел бы отмолчаться — привалиться к стенке, ухнуть в мутную апатию и вынырнуть спустя декаду или месяц или вовсе никогда. Он слишком изнурен для споров.

— Ты бы сделал для мальчишки многое, но все-таки не все, — сказал он все же. — Потому что слишком уж боишься сделать что-то, от чего он отвернется от тебя и точно уж не назовет отцом.

Свистел летящий из предместий ветер, гнал оттуда запах дыма из селянских труб. Позли неутомимые, не знающие остановок облака, и мутный свет сменился проскочившим между них лучом.

— Да что ты? — холодно переспросил вдруг ставший едким, даже ядовитым Бурхард.

Гертвиг выбрал отмолчаться — он уже сказал все, что хотел. Подумал только, что если достанет еще сил, то надо извиниться перед Вельгой — за все годы. А потом — да хоть бы в самом деле раствориться в себе навсегда.

Лишь напоследок промелькнула мысль: а то ли ощущают шепчущие, день за днем смотрящие, как утекает их рассудок? Он не знал, но думал, что, должно быть, что-то очень схожее.

Скакун шел бойко — хорошо объезженный, но возрастной и жутко неудобный для Йерсены. Шаг его был валким, а спина широкой до того, что чудилось: бочонок оседлала. Она много времени убила, чтоб приноровиться, но теперь в седле держалась крепко.

Зайдя на новый круг, она ударила мишень, пронесшись мимо, и небрежным жестом отмахнулась от стрелы, какую пожилой наставник выпустил с навесом — поток ветра снес ее и уронил куда-то в траву.

— Ну, сойдет пожалуй, — скупо похвалил ворчливый рыцарь. — Все, вышагивай.