— Это бой, чего ты ожидала? Что тебя за ручку поведут? Поберегут? Что о тебе я буду больше беспокоиться, чем о возможности прикончить эту тварь?

— Что вытащишь язык из задницы и хоть предупредишь.

— В бою нет времени.

Йер только ядовито усмехнулась и не стала отвечать — в усмешке этой слишком явно видно было желчь, невысказанное “до этого предупреждал” и “ты хотел бы, чтобы я там умерла”, и едкую насмешку, что он отговаривается и не желает это признавать.

Он разозлился лишь сильней и сплюнул под ноги.

— Ты снова вбила себе в голову, что я только и думаю, что о тебе, а не о множестве гораздо более существенных вещей. И это уже раздражает.

Йер размазала усмешку шире — в этот раз не верила. Тогда в обозе ему правда было на нее плевать, но в этот миг — совсем другое дело. Она знала это выражение лица и бегающий взгляд, досадливую резкость, раздражение в движениях, то как он замирает, а затем напротив суетится — он так делал прежде, когда силился поймать любое ее слово, любой жест.

Она не знала, что теперь вдруг поменялось, но ей сделалось спокойно. Для нее это “как прежде” не успело стать чужим, а он совсем отвык.

— Хлебало треснет, если будешь столько лыбиться!

Йер обнажила зубы, отсалютовала ему флягой и демонстративно взялась пить. Пусть злится — ей ужасно это нравилось. И отчего-то она знала: он ей ничего не сделает, хотя она не может пока толком колдовать, и он наверняка заметил. В первый раз с момента, как покинула Лиесс, она настолько остро чувствовала себя в безопасности. И чувство оказалось до того уютным, упоительным, что ей было совсем плевать, что дело в опустевшей голове, в иссякших силах, каких не осталось на тревогу, и в вине, что начинало давать в голову. Казалось, вес целого мира рухнул с плеч.

И даже больше не смущало то, как пристально и жадно Йергерт на нее смотрел. Поняв, что она видит, он поспешно отвернулся — волосы хлестнули в воздухе. А Йер оторвалась от горлышка и вдруг расхохоталась.

Йергерт вырвал у нее вино из рук.

— Сущая дрянь, — сообщила она доверительно. — Тут никакие пряности не отобьют такое послевкусие.

— Поэтому ты вылакала половину.

— Если не хотел, чтоб я пила, то не давал бы.

— В следующий раз не буду.

Йер опять расхохоталась — ее жутко радовала эта перебранка.

— Сколько можно ржать? — зло рявкнул Йергерт — злее, чем она ждала. — У тебя нервное?

Он в целом поменялся — весь напрягся и стал озираться, будто силился прислушаться и что-то отыскать.

— Ехидное, — поправила Йерсена. — Над тобой, таким вот дураком, смеюсь.

Прошедший мимо полубрат задел его полой плаща, и Йергерт в этот миг заметно вздрогнул и вскочил.

— Простите Духов ради! — спешно буркнул полубрат и растворился в темноте.

Йер сжала губы и рассматривала это с искренним недоумением.

— Чего ты?

Он с большим усилием сумел сосредоточить на ней взгляд,

— Ты не слышала, как кто-то хохотал? — спросил он резко.

— Я и хохотала.

Йергерт нахмурился сильней, опять заозирался и как будто потерял к ней всякий интерес.

А Йер вдруг ощутила, что ей стало холодно. Ужасно холодно и одиноко, будто стылая ночь лишь теперь сумела дотянуться до нее и запустила пальцы под тяжелый плащ, пересчитала позвонки.

Он больше ничего ей не сказал.

Глоссарий

Айнарм, он же эйнарм (от нем. Einarm — “одна рука”) — одноплечевая тенсионная метательная машина, характерная для средневековья.

Дни сменялись днями, и Йер стала привыкать.

К тому, как утренняя хмарь не рассветает и к тому, что солнца не увидеть за густыми тучами. К туманам, что не отступали. К мороси. К орущим шилохвостям, что не улетели прочь. К тому, что небо здесь огромное, не ограниченное скалами высоких гор. К непросыхающей грязи. К порядкам лагеря и суете.

Его отстраивали. Убирали перебитые опоры и разорванные ткани, выставляли новые шатры и хоронили мертвых. Но как прежде, разумеется, не стало.

Караульных отправляли больше, в патрули ходили чаще. Изменилось настроение: тревожней и угрюмей стали полубратья с полусестрами, разнузданней и бешенней, словно в последний раз устраивали сборища наемники, надрывней и проникновенней выступали шпильманы.

Довольно часто чародеек гнали на учения. Нередко появлялся там брат Ротгер, но уже не позволял себе такого, как тогда, впервые.