В стылом, до конца не просыхающем шатре стояло напряжение, взрезаемое взглядами и шепотками. Чародейки были взбудоражены и вымотаны одновременно. Но даже более того они боялись.

Яркий свет магических огней подсвечивал их лица, напряженные, угрюмые, заплаканные.

Йер старалась скрыться и забиться в угол — слишком явно чувствовала пропасть между ними. Хоть она всего-то лишь исполнила приказ, теперь не стоило надеяться на “мы” — “они” и “я”.

Изредка она ловила взгляды — ничего хорошего в них не читалось.

В глубине души ее это бесило: как приказ нарушить, так все смелые, как наказание принять — трясутся и скулят.

— Что с нами сделают? — летел тревожный шепоток, бессчетно повторяемый по кругу.

Точного ответа не было ни у кого. И оставалось вспоминать, как у позорных столбов крючились и рыцари с колдуньями на равных с чернью, как кожа лезла с дезертиров лоскутами под ударами кнута, как корчились в огне тела, стремительно теряющие все, что было в них от человека.

Йер могла сказать, что раз их отпустили в их шатер, не повязали сразу, то не так все будет страшно — но молчала. Вряд ли кто-нибудь обрадовался бы ее словам.

— Но что в конце концов ужасного мы сделали?! — не утерпела Дрега. — Отказались жечь не трупы даже — братьев?

Она зло вскочила на ноги и заметалась. Хмурая Йоланда провожала ее взглядом — под глазами залегли круги и даже рыжина волос поблекла.

— Что нам с этим делать? — всхлипывая, выдавила тощая девчонка с крупной родинкой под глазом. — Йолла, ты ведь сможешь с кем-нибудь поговорить? Не может быть, чтоб нас за это наказали!

Одержимая надежда в ее голосе была невыносимой даже для Йерсены — она не хотела думать, каково Йоланде. Еще с самого обоза та была смелее всех и громче, не боялась возражать, просить — и это стало ее ролью и обязанностью. И того же ждали и теперь, когда она могла лишь хмуро прижимать к щеке компресс и, как и все, боялась.

На нее теперь смотрели все. Йоланда сжала губы и нахохлилась — и вдруг уставилась на Йер.

В звенящей тишине, под всеми взглядами, она прошла через шатер и встала перед ней.

— Ты из Лиесса ведь и знаешь рыцарей. Спроси кого-нибудь, чего нам ждать и можем ли мы как-то… избежать излишних наказаний.

Йер замешкалась. Из всех она решилась бы пойти лишь к Содрехту, но что он мог — распластанный на госпитальной койке? И стал бы что-то делать вовсе? Она помнила его слова про Ротгера.

— Никто не вступится. Здесь все считают это нормой, и никто не станет выгораживать вас, когда вы нарушили приказ.

Под взглядами Йерсене стало жутко неуютно. У Йоланды искривился рот.

— Ты даже не попробуешь? Ты правда веришь, что долг орденской сестры — жечь братьев заживо? Как вышло, что мы, клявшиеся служить Духам, оскверняем пламя? И как вышло, что тебя это совсем не беспокоит? — она наседала и давила с каждой фразой все сильней, а Йер пыталась вжаться в полог, раствориться в темноте.

— То были дезертиры, а не братья, — вытолкнула она из себя и напряженно облизнула губы. — Если всякому позволено будет бежать, то кто вообще решит сражаться?

— Как ты это делаешь?! — не выдержала Дрега. — Я смотрела на тебя там: ты не дрогнула ни на мгновение! В тебе вообще есть что-то человеческое, Мойт Вербойн?

Напоминание о том, чем отличился ее Дом, было сродни удару. Среди чародеек побежали шепотки. Йер злилась.

— А что ты считаешь человеческим? Непослушание и трусость? Неспособность выполнить приказ, исполнить клятву? — Она резко встала, будто так могла хоть в чем-то противостоять насевшим на нее колдуньям.

— Ты не можешь винить нас за страх и за отсутствие жестокости, — немедленно одернула Йоланда.

— Страх — всего лишь реакция. А справиться с ним — это выбор. Вы же выбираете скулить и прикрывать свое несовершенство “человечностью”. Гораздо легче спать, когда считаешь себя праведницей, а не неспособной выполнить приказ ссыкухой?

Йер запнулась, осознав вдруг, что ужасно распалилась, и что дышит тяжело и крупно. Она не могла еще понять, что так ее задело, но нашла в себе ужасно много злости и презрения.

— Ссыкухи? В самом деле? — в первый раз Йерсена видела, чтобы Йоланда злилась так. — Никто из нас здесь не по собственному выбору! Все мы могли бы быть сейчас добрыми женами, растить детей в тепле фамильных замков, есть не те помои, что здесь подают, а дичь из вековых охотничьих угодий, сидеть за столами, а не прятаться от мороси в сыром шатре! И мы могли бы не ломать себя, пытаясь делать то, что женщине противно по определению! Но в этом нам отказано. За нас решили, что нам должно обучаться при конвентах, ехать воевать — и все лишь из-за проклятого дара, о каком мы не просили! Из-за шанса, что роди мы сыновей, дар передастся им, но будет слишком слаб и попросту убьет их. И мы покорились. Только где хоть капля уважения и благодарности за это? Почему мы жертвуем все большим, терпим унижения и обучаемся тому, что по природе чуждо женщине — и получаем только еще больше унижения взамен?