Йер не упускала случая присматриваться и прислушиваться к жизни лагеря — ей многое казалось удивительным. Порою патрули рассказывали небылицы, будто им случалось видеть дом, что вздумал сойти с места и отправиться куда-то на своих двоих. Порой наемники устраивали своры, потасовки, в кутеже и бешенном угаре брали шлюх, пускали их по кругу прямо у своих костров, и все это под несмолкающий напев бессменной песни “Есть ли что на свете лучше, чем наемником прослыть?..”. Порою целый лагерь собирался у помоста и смотрел, как порют в чем-то провинившихся, и раз Йер видела, как у позорного столба стегали даже рыцарей и чародеек, будто те — простые слуги. Дико было наблюдать, как вечно пьяные наемники орут “Эй, вымя вывали!” сестре.

Но такова была жизнь лагеря. Безумная и странная в смешении несовместимого, шумящая веселым выступлением задорных шпильманов и ужасающая шепотками про чуму и бесполезность всех усилий в этом проклятом краю.

Все это было здесь за повседневность, и как в первые дни Йер казалось, что она не в силах будет в этом пообжиться, так со временем ей стало чудиться, что после этого она не сможет уже никогда прижиться в мире и покое при конвенте.

В тот день все снова стягивались у позорного столба, еще шумнее и безумней, чем обычно. Йер сперва не понимала суеты, пока не различила в толчее летящий моровым поветрием негромкий шепот: “Дезертиры!”.

Все собравшиеся расступились, когда тех погнали на помост. Изорванные в мясо спины кровоточили, лохмотьями свисала то ли кожа, то ли ткань — не разобрать, и шедший впереди палач порою останавливал их, чтобы рвать и без того увечную плоть раскаленными щипцами — рядом волокли жаровню.

Их взводили на помост, сажали на колени и пороли снова. Палач спрашивал их, в чем же их вина, и заставлял до сорванного голоса все громче повторять ответ, а после каяться, просить прощения и наказания, благодарить за боль…

Двух так забили насмерть. Остальным палач выкручивал суставы до невыносимого сочного хруста, запирал в колодках и, истерзанные, обратившиеся в куски мяса, они оставались ждать, пока промозглый холод и кормящиеся возле лагеря вороны довершат их муки.

Лишь один, совсем еще молоденький, лишенный серого плаща перед помостом, у колодок смачно сплюнул кровь с соплями и сказал срывающимся ломким голосом “Ебись ваша война конем, и Орден с нею, и вы сами”.

Его выпороли снова — до того, что среди мяса на спине виднелся позвоночник.

После этого в центре помоста встал один из рыцарей и долго и дотошно распинался, как постыдно и позорно дезертирство, и как Духи не прощают малодушия и жалкого убожества трусливых мелочных душонок.

Рядом с Йер кто-то ехидно прошептал “Не Духи не прощают. Вы”.

Но куда больше ее впечатлило то, как после этого толпа народа разошлась обратно по своим делам — беспечная и будто позабывшая, что только что увидела. Лишь несколько угрюмых лиц напоминало: это в самом деле было.

На помосте деловитые наемники срезали с полумертвых дезертиров волосы — сгодятся что-нибудь набить или добавить в глину, чтоб не трескалась. Еще один невозмутимо ссал на угол.

Пока Йер украдкой наблюдала, ее отыскал брат Ротгер. Он велел собраться у тропы вдоль склона, и туда же звать других колдуний из молодняка. Плетясь по круто взмешенной грязи Йер думала, что предпочла бы снова сносить брата Ротгера в другой день, не сегодня — только выбора-то не было.

Когда все сестры собрались, он, как и в самый первый раз, повел по мокрой, оползающей тропе, завешенной ветвями и стеблями — позади скрывался лагерь с его суетой и шумом, отступал туман, что слизывал деревья по верхушкам склонов. Чародейки шли понурыми и мрачными — всех впечатлило зрелище и все не в настроении были выносить муштру. Иные, кто успел сдружиться, осторожно брались за руки украдкой и ловили долгие прямые взгляды от подруг. Йер хохлилась и силилась не замечать.

Поляна, на какой брат Ротгер показался им впервые, в этот раз не пустовала — были здесь и чародейки из наставниц, и нахмуренные рыцари, и несколько людей, раздетых до белья.

Йер с удивлением узнала рыцарей и в них.

Как в прошлый раз, противно моросило, а лес растворялся в дымке. Дудник надоедливо цеплялся за плащи широкими стеблями. Ротгер, дожидаясь их, небрежно срезал один, обстругал с концов и дунул. Вышел резкий и не слишком чистый звук, лишь больше взволновавший.

Рыцари с колдуньями смотрели с укоризной, но молчали.

— Это — дезертиры, — едва молодые чародейки встали, сухо объявил им Ротгер, махнув дудкой. — Думали уйти и увести с собой своих людей. Ну, что люди те уже не слишком люди, больше мясо, вы увидели. Настало время этих.

Девки переглядывались — не могли еще понять, зачем они здесь, но и без того тревожились, не ждали ничего хорошего. Йер видела их взгляды, их смятение, их дрожь.

— Не слишком-то полезно, если чернь увидит, что на самом деле рыцари бегут, как и они, и, как они, убого дрищут под себя, чуть только снимешь кожу до кости. Зато весьма полезно вам освоить то, что будет вашей службой еще долго, — по кривой усмешке брата Ротгера и по его презрению понятно было, что он предвкушает то, что нынче будет.