Ей хотелось зацепиться за спасительную мысль, что он и правда не терпел родителей, а потому не должен слишком уж переживать, и Йер пыталась отыскать тому какое-нибудь подтверждение — не находила. Из него как будто наживо хребет достали.

Йер мучительно впилась в губу зубами. Силилась найти в себе хоть каплю радости и удовлетворения: так много лет она хотела этого и наконец-то растоптала его, как он и заслуживал — так почему она не счастлива теперь и не горда?

И для чего же лезет из нее дурная жалость, никому из них не нужная?

Она могла лишь опустить глаза. Как раз поэтому сказать был должен кто-нибудь еще.

Йергерт оставался неподвижен и смотрел в пространство широко раскрытыми глазами. Лишь ресницы чуть дрожали — длинные, густые, обведенные контрастным светом колдовского светлячка.

Невыносимо мало было сейчас в нем спесивого мальчишки и невыносимо много взрослого мужчины, сломанного жизнью и безжалостными Духами.

Йер доводилось видеть Йотвана таким, когда дела касались Йиши и его жены, и очень редко что-то отдаленно походящее ей удавалось разглядеть и в брате Кармунде. Из раз в раз она не в силах была отвести глаза, и каждый раз захлебывалась одуряюще невыносимой жалостью, из-за какой в груди тянуло, и хотелось то ли убежать, то ли обнять и как-то облегчить страдания.

Но Йер была из тех, кто не умеет исцелять и помогать.

Быть может, будь тут кто другой, она бы попыталась — прикоснулась, может, в самом деле обняла. Но здесь был Йергерт, и ей почти жгло ладони от желания коснуться ими ткани на плече, как будто хоть кому-то из них станет легче.

Ему было это нужно, но она отлично знала, что сумеет только навредить. И все же не могла сидеть спокойно.

Она наклонилась, подняла и вытряхнула трубку, очень осторожно положила ее в руки Йергерту.

— Не знаю, станет ли тебе от этого чуть легче, но… нам говорили, что все отнятое Духами мы жертвуем во имя верной службы. Такова ее цена. Взамен тебе позволено им послужить и быть полезным Ордену… Ты помнишь?

Он моргнул — казалось, в первый раз за это время. Поднял на нее глаза, смотрел так долго, будто не узнал — ей показалось: еще миг, и он заплачет, только слез все не было, как будто они замерли с обратной стороны белесо-светлых в этом свете глаз.

— У всех нас забирают все, что может службе помешать, — продолжила она, не в силах принудить лицо не выдавать эмоций, брови — не изламываться. — Нам остается нести это бремя с гордостью — мы сами выбрали его, когда на Таинствах преподносили себя Духам. Братьев ведь за то и уважают.

Йергер медленно закрыл глаза, зажмурился, лицо скривилось почти спазматически. Йер бы могла поклясться, что он разрыдается или же закричит, но вместо этого гримаса медленно разглаживалась.

— Разве не отдал я все и без того?

Йер не в силах была отыскать слова, чтобы его утешить, как когда-то давно с Йотваном она хотела оказаться той, кто мог помочь и кто был нужен вот таким вот искалеченным — и не была.

Не стала и теперь.

Ей показалось, что и у нее глаза мокреют. Все, что ей осталось — сжать свою нелепо бледную ладонь поверх его руки — как будто с этим можно было притвориться хоть на миг, что она та, кому положено быть с ним в такой момент.

— Духи не забывают жертв. Когда-нибудь займется рассвет дня, в какой за эти жертвы будет воздана награда, — прошептала она горько, доставая это из той самой глубины себя, в какую не заглядывала и сама. — Нам нужно только верно послужить им до тех пор.

Он сколько-то смотрел на ее руку, будто не способен был понять, что видит, и вдруг вырвался, выронил трубку и уткнул лицо в ладони. Сгорбился, затрясся. Только не было ни звука — один дождь лупил, и все ворчал неугомонный гром.

Йер было не унять этой бездонной боли.

Новый вечер в лагере горел огнями, что туман размыл до мутных пятен. Ночь ползла с болот, и темнота слизала склоны и деревья — только и осталось, что еще едва-едва светлеющее небо, но и то почти неразличимое за плотной пеленой. Было сыро и промозгло — как всегда здесь. Снова моросило.

День был тягомотный. Прошлой ночью, когда приползла в шатер, колдуньи заявили ей, что пусть гроза отсрочила все, к Ротгеру ей все равно идти. С утра она все думала про это и про Йергерта — искала его взглядом, не могла заставить себя не переживать, не чувствовать вину за то, как именно сказала, что случилось с его матерью.

Она измаялась всем этим, а чуть только стало вечереть, колдуньи тут же замаячили вокруг.

Ее проводили — вежливо, но неуклонно и навязчиво. Оставили одну возле шатра, но сами не приблизились, однако наблюдали, и Йер чувствовала взгляды на спине. Гадала, предвкушают ли они, и не приблизятся ли, чтоб хоть что-нибудь услышать.

Удивительно, но страха не было — скорее тягомотная тоска. Ей не хотелось внутрь — даже промелькнула мысль, что раз она в такое уже ввязывалась, и нисколько не хотела повторять — и Йер мгновенно ее прогнала, чтобы не вдуматься.