Сколько раз я выключала этот проклятый знак? Почему он продолжает включать его?

— Как ты, малыш?

Здесь так жарко. Из-за влажности трудно соображать. Включаю кондиционер на полную, но он не справляется с жарой. Клянусь, в комнате ещё душнее, чем снаружи. Настоящая печь, раскалённая до предела. Я потею, даже когда сижу неподвижно.

— Твоему мальчику нужна ванна, — кричу Генри. — Кто-то должен смыть это…

Он просто кормится, сказал Генри, будто этого объяснения мне достаточно.

Просто кормится.

Что, чёрт возьми, это значит?

Кормится.

Музыка замолкает, но Генри не произносит ни слова. Все затаили дыхание, ожидая, кто сдастся первым. Я чувствую себя запертой в собственном мотеле. Как будто я в заложниках.

Может, так и есть.

— …Генри?

Он снова начинает перебирать струны, с трудом напевая колыбельную, не давая себе закашляться.

You were born…

Что-то мокрое шевелится у него в груди. Никаких больниц. Он и слышать об этом не хочет. Только семья. Как будто немного любви — всё, что нужно для исцеления.

By the water…

— Похоже, теперь только мы с тобой, Скай…

Поразительно, как быстро мы все возвращаемся к привычкам. Прошло так много времени с тех пор, как у меня был ребёнок, о котором нужно заботиться. Оказывается, это как езда на велосипеде — не забывается.

Я набираю мальчику ванну.

Он подтягивает колени к груди и опускает подбородок между ног, принимая свою любимую позу. Краб-отшельник без раковины.

— Как тебе? Не слишком горячо? — Подставляю руку под струю, пытаясь оценить температуру. Боже, что бы я сейчас отдала за ледяную ванну…

— Давай тебя помоем. — Стараюсь говорить легко, ради мальчика. И, может, ради себя. Я почти не спала всю ночь. Никто из нас не спал. Бред начинает подкрадываться к краям сознания.

Держись, Мэди. Ещё чуть-чуть.

— Сначала спинку, хорошо?

Провожу губкой по его плечам. Мокрая кожа блестит в тусклом свете и кажется почти прозрачной. Вены фосфоресцируют синим. Напоминает научные фильмы о глубоководных существах, никогда не видевших солнечного света.

Плечи мальчика кажутся шире, чем несколько часов назад. Продолжаю тихо мыть его, отгоняя эту мысль. Ты просто устала.

Его шрамы сдвинулись. Ромбовидный узор, покрывавший плечи, распустился, размотался в… что это? Что здесь происходит? Утолщённая ткань сместилась, изменив узор, превратившись во что-то другое. Не знаю, как это возможно, но клянусь, я вижу…

Рыбу.

Едва угадывается вздувшаяся рыбья чешуя. Прямо как на его сатиновом одеяле. Шрамы сложились в вышитое скопление существ на его плече, целый зверинец.

Мальчика клеймили. Вот что это, да? Я не знала, как ещё это объяснить. Прозрачные татуировки из нагноившейся плоти. Его тело было холстом, по которому кто-то прошёлся иглой — Генри? — вышивая этих вздувшихся тварей по коже, как зверей с его одеяла.

— Ты в порядке, Скайлер? — Никакой реакции. Мальчик — глухая стена, когда захочет.

Прямо как его отец.

Это не Скайлер, ругаю себя. Генри не его отец. Ты же знаешь это… Сколько раз нужно себе напоминать? Не поддавайся этой ебаной фантазии и вытаскивай этого ребёнка отсюда!

Из ванной доносится песня Генри.

you were born

Мне нужно держаться. Сохранять спокойствие.

by the water

Притворяться, что всё в порядке.

— Пора помыть голову. — Выдавливаю шампунь на ладонь и провожу по его светлым волосам. Мне нужно сосредоточиться на том, что я делаю, чтобы не запаниковать. Если я смогу ухватиться за этот простой ритуал, просто вымыть голову этому ребёнку, у меня будет что-то, что удержит меня в реальности. Мне нужно что-то стабильное, за что можно ухватиться. Рациональное. Всё, что не даст мне почувствовать, что я схожу с ума.

raised by this river

Я даже не заметила, как начала подпевать, пока мальчик не загудел вместе со мной. Сколько раз Генри будет играть одну и ту же чёртову песню? Он хуже заевшей пластинки, повторяющей один и тот же припев…

Намылив волосы мальчика в пенистый светлый ёжик, смываю шампунь.

— Закрой глазки, малыш. Это щиплет.

Он поворачивает голову ко мне, упираясь подбородком в колено. Взгляд, полный любви, застаёт меня врасплох. Такой полный… полный нужды. Откуда столько любви?

Я смотрю в эти янтарные глаза — и чувствую, как тону в них.

— Мамочка…

Всё во мне хочет отпустить.

— Мамочка, — говорит он, и я чувствую, как сжимается сердце. На его лице застывает улыбка, он не моргает.