– Я не шучу, Якуб, – процедила я сквозь зубы. А самой уж совсем не по себе делалось. Страшно. – Подойдешь ближе – ударю.

Но он только покачал головой, как взрослый на упрямого ребенка. Снисходительно так, чуть осуждающе.

– Да брось, мой цветочек, – ласково запричитал. – Начнешь размахивать своей тычинкой, еще сама поранишься.

– Говорила же, никакой я не цветочек, – в голове роились мысли, одна суетней другой. Куда кинуться? Закричать? Ударить… ткнуть или наотмашь? А что если как в кухне – перехватит? – и уж тем более не твой.

Он снова двинулся, и я поняла, что угол комнаты оставляет мне все меньше места для маневра.

– Убирайся, – выплюнула я, чувствуя, как паника сковывает тело. По коже уж и озноб пополз. Ничем хорошим история эта мне не светила.

Решила, что отбиваться стану… А уж коли не выйдет, сделаю вид, что сдалась и тогда уже выжду момент, чтоб по причинному месту ему трехнуть. Только наверняка надобно, чтоб с оттяжкой. Чтоб зазвенело у него все, что голове его думать мешает.

– Ну же, милая, – мягко продолжил мурчать, но в глазах-то вовсе не ласка плескалась, а что-то гадко-темное. – Зачем ты так?

Я знала, что сейчас он снова попытается схватить меня, потому медлить больше не стала – резко замахнулась кочергой и ударила.

Якуб не успел увернуться, и металл с глухим звуком угодил ему в плечо. До башки не дотянулась, росту не хватило.

Он сперва охнул, и я уж второй раз замахнулась, да только ладонь его уже за кочергу держалась.

– Ты что, с ума сошла?! – выкрикнул он.

– А ты думал, я шутки шучу?! – закричала я в ответ, пытаясь вырвать кочергу из его лапищи.

Как поняла, что не выйдет – бросила. Уже за кувшином кинулась, но он был быстрее. Схватив меня за запястье, вывернул руку. Кочерга с глухим стуком упала на пол. Боль пронзила плечо, но я не собиралась сдаваться.

– Пусти меня, мерзавец! – я лягнула его в колено, но он только сильнее сжал мои руки, почти поднимая меня над полом.

От боли в глазах зарябило, я натурально взвыла, зашипела, ногами задрыгала, но не понимала уже куда бить.

– Успокойся, – рыкнул он, его лицо оказалось слишком близко. – Ты только хуже себе делаешь.

Я извивалась, пытаясь вырваться, но Якуб перехватил поперек тела, к себе прижимая обеими руками, а мои собственные вдоль тела моего же силищей своей пригвождая. Крепко держал… бычара.

Я взревела раненым зверем. Завизжать, наверное, надо было, но чего уж не умела, того не умела.

– Никто не услышит, – усмехнулся Якуб, меня к себе лицом развернувши. И эта усмешка обожгла меня сильнее, чем его хватка.

Я почувствовала, как глаза от слез щиплет, а перед глазами пелена встает – не от страха, а от бессильной ярости.

– Я-то думала, ты из военных, а ты гниль настоящая, – выплюнула я, смотря ему в глаза.

На мгновение он замер, словно мои слова его задели. Но только на мгновение. Его хватка ослабла, но это было не послабление, а опасная тишина перед бурей.

– Ты еще не поняла, где находишься, Нина, – его голос стал таким низким и рокочущим, что у меня нутро завибрировало. Как от грома раскатистого. – Здесь выживают только те, кто знает свое место. И сегодня ты узнаешь свое.

Якуб уже поволок меня к кровати с явным намерением воплотить свои мечты в реальность.

Тут уж у меня тумблер щелкнул на полную.

Резко подавшись вперед, я сделала то, чего он явно не ожидал… Я оттолкнулась от пола, как для прыжка, и врезалась лбом в его лицо. И прямо ощутила, как кость в его носу с хрустом сминается, а мне на лицо тут же горячим брызнуло.

Хорошо шарахнула, точно не забудет!

От такой нежданочки он даже пальцы разжал, чтоб за лицо свое ухватиться.

А я мигом в сторону дернулась.

Кочерга! Она была рядом, у моих ног. Я схватила ее, развернулась и, не думая, снова замахнулась.

На этот раз он успел увернуться, но, кажется, понял, что я не шучу.

И что не из тех, кто под ним елозя в пол силы, плакать станет.

– Ты пожалеешь, – бросил он, вытирая лицо рукавом. Кровища-то ручьем поливалась.

– Убирайся! – закричала я, замахиваясь снова.

Якуб отступил, но в его глазах все еще плясала целая орава чертей.

Похоже, не только я здесь на своем стоять умела.

Он замер, а после – оскалился в довольнешей улыбочке. Зубы кровищей залило тут же, придавая ему еще более жуткий вид.