Лицо Генри стало чуть более сдержанным, почти закрытым. Он отложил поднос и тщательно вытер руки о белоснежное полотенце. —Ох, этого, милая, я не знаю, — он развел руками, и в его жесте была какая-то театральная беспомощность, слишком идеальная, чтобы быть правдой. — Цифры, договоры, переговоры… Всё это для меня тёмный лес. Я в этом ничего не понимаю.

Он подошел поближе и опустил голос, хотя кроме нас в огромном доме никого не было. —Я же просто дворецкий. Мое дело — следить за домом и за тем, чтобы господину Максиму и его гостям было комфортно. А в его дела я не вмешиваюсь. И советую тебе, детка, — его взгляд стал на мгновение серьезным и предостерегающим, — не слишком углубляться в эти вопросы. Мужчины не любят, когда женщины лезут в их дела. Особенно такие мужчины, как господин Максим.

Он мягко, но настойчиво взял меня за плечио и развернул в сторону гостиной. —А теперь иди, отдохни. Посмотри телевизор. Почитай. В библиотеке есть замечательные книги. Не трать нервы на ерунду.

Он дал мне легкий, ободряющий толчок и снова повернулся к раковине, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Я побрела в гостиную, как он и велел. Но его слова — «особенно такие мужчины, как господин Максим» — и тот странный, предостерегающий взгляд не давали мне покоя. Он знал. Конечно, он знал. Он просто никогда и ни за что не скажет.

И это молчание было страшнее любой правды. Оно оставляло простор для самого ужасного воображения. И мое воображение уже вовсю рисовало картины, от которых стыла кровь.

Я осталась одна в огромной, безмолвной гостиной. Паркет из темного дерева блестел, как поверхность черного озера. Я обняла себя за плечи, на мне был теплый халат, но внутри все застыло.

Кто же ты такой, Макс Бронский? — проносилось в голове, ударяясь о стены сознания, как птица о стекло.

Бизнесмен. Это слово было таким пустым, таким ничего не значащим. Оно могло скрывать что угодно — от торговли недвижимостью до чего-то темного, того, о чем так старательно умалчивал Генри, того, что сквозило в том страшном телефонном разговоре. Того красного отсвета в глазах, который, мне теперь казалось, я не придумала.

Он был сильным. Решительным. Жестким до жестокости, когда дело касалось его интересов. Он сломал мою жизнь одним махом, выдернул из привычного болота, как сорняк, и перенес в эту золотую теплицу. Почему?

И почему именно меня?

Я была никем. Серой мышью. Забитой пышкой, над которой смеялся собственный муж. У меня не было ни связей, ни состояния, ни выдающейся внешности. Что он мог во мне найти? Что он такого увидел?

Вспомнились его слова: «Я видел, какая ты на самом деле. Умная, сильная, красивая». Но это же невозможно. Он не мог видеть того, чего не было.

Или… или он видел не то, что было, а то, что хотел увидеть? Какую-то идею. Образ. Пустую вазу, которую можно наполнить собой. Мягкую, податливую глину, из которой можно вылепить ту женщину, что ему нужна.

Может, ему нужна была именно такая — запуганная, благодарная за спасение, не имеющая никого и ничего, полностью от него зависимая. Та, которую не нужно завоевывать. Которую можно просто взять. И которая из страха или из чувства долга никогда не предаст, не уйдет, не предъявит претензий.

И этот дом… Эта роскошная клетка. Она была не подарком. Она была доказательством его силы. И одновременно — моей тюрьмой. Потому что выйти из нее было некуда. Обратной дороги не существовало.

Я подошла к огромному панорамному окну и прижалась лбом к холодному стеклу. На улице начинал накрапывать дождь, затягивая парк в серую, слезливую дымку.

Он привел меня сюда, потому что я была удобной. Потому что я была никем. И он мог сделать из меня кого угодно. Свою вещь. Свою тайну. Свою пленницу.

И самое страшное было в том, что даже осознавая это, я все еще чувствовала к нему что-то… Не благодарность уже. Не любовь. А странную, болезненную привязанность жертвы к палачу. Потому что он был единственным, кто предложил ей руку. Даже если эта рука вела в ад.

«Почему именно я?» — снова прошептала я беззвучно, глядя на свое бледное отражение в стекле.

И тишина дома ответила мне лишь гулом собственного страха.

Через час, его голос, прозвучавший из прихожей, заставил мое сердце сделать сальто. «Дорогая, я дома». Такие простые, такие домашние слова, которые в его устах звучали как приказ и как обещание одновременно. И еще... нотка усталости? Или чего-то другого.

«С новым телефончиком».