— А все медицинские инструменты, халаты, фартуки, бинты и постельное белье должны подвергаться горячей обработке, — добавила я, стараясь не обращать внимания на недовольную мину на лице моей помощницы. — И каждый раз, прежде чем войти в смотровой кабинет или в палату, нужно будет тщательно мыть руки.

— Неужто это в самом деле так важно? — подивилась она.

— Очень важно!

Но я не была уверена, что она мне поверила. Впрочем, это было не так важно — лишь бы она делала то, что должна.

— Знали бы вы, сколько людей умирают после операции именно из-за того, что им в рану попала какая-то зараза! А сколько рожениц умирают от послеродовой горячки!

А вот эта фраза вызвала у мадам Бернар заметное сочувствие, и она закивала головой.

— Ох, и правда, мадемуазель! Да взять хоть ту же Агнешку — она уже вторая невестка моей кузины. Первая-то как раз померла во время родов.

Первая комната служила смотровым кабинетом, вторая — операционной, а третья — палатой для тех пациентов, которые вынуждены будут провести в больнице некоторое время. Мы привели в порядок и коридор, и крыльцо.

Теперь меня удручало лишь отсутствие пациентов, потому что ходить по пустым комнатам, зная, как много в городе тех, кто нуждался в нашей помощи, было очень обидно.

— Не расстраивайтесь, мадемуазель, — пытался подбодрить меня Климент Бернар, — даже если к нам в больницу вовсе никто не обратится, жалованье вам платить не перестанут.

Он не понимал, что дело было вовсе не в жалованье. Что в медицину меня привело, прежде всего, желание быть полезной людям.

Но вместе с тем я сильно сомневалась, что герцог Лавальер и месье Трюшо захотят тратить деньги на содержание больницы, которая оказалась никому не нужна. Они просто закроют ее, как когда-то в школе закрыли класс для девочек.

В столе смотрового кабинета я нашла толстую книгу для записей. В нее доктор Руже заносил сведения обо всех своих пациентах. Я внимательно изучила несколько страниц. Судя по ним, в больницу каждый день обращались не один-два, а не меньше пяти больных.

Но точность этой статистики была быстро поставлена под сомнение.

— Иной раз доктор Руже, — хитро подмигнул мне месье Бернар, — вписывал туда тех, кто вовсе никогда к нему не обращался. Он говорил, что так результаты наших трудов будут более убедительными. Так почему бы вам, мадемуазель, не поступать так же, как он?

Но я не готова была заниматься приписками. Да даже если бы я и согласилась на это, то для того, чтобы что-то приписать, нам нужны были хоть какие-то пациенты. Не могла же я придумать их всех?

На следующий день мы снова провели влажную уборку всех помещений, хотя мадам Бернар и пробовала убедить меня, что это ни к чему.

— На вашем месте, мадемуазель, я не ждала бы, что кто-то к нам придет. Даже в столице, поди, мало кто решится довериться доктору-женщине. Так чего уж говорить про нашу глушь?

— Но если вдруг кто-то придет, мы должны быть к этому готовы, — возразила я.

Хотя моя надежда тоже была к угасанию. И потому когда на обочине дороги напротив нашей больницы остановился добротный экипаж, я решила, что какой-то проезжий просто заблудился и решил спросить у нас дорогу.

Месье Бернар вышел на улицу. А через несколько мгновений торопливо вернулся назад.

— К вам больной, мадемуазель! — прокричал он.

Я надела белый передник, заправила волосы под чепец и тщательно вымыла руки. Ассистента у меня по-прежнему не было — никто так и не откликнулся на мое объявление — так что рассчитывать при осмотре я могла только на себя.

— Пожалуйста, проходите! — я выскочила в коридор, чтобы встретить высокого и грузного мужчину, который как раз с грохотом распахнул входную дверь.

Тот окинул меня внимательным взглядом и поморщился:

— Да что же тут за город-то такой? Неужели здесь нет ни одного нормального врача?

Одежда на мужчине была не просто добротная, а даже с претензией на шик: сюртук из хорошей шерсти, жилет, в карман которого вела золотая цепочка от часов, начищенные до блеска сапоги.

Я сразу подумала, что это не простой горожанин, а скорее зажиточный торговец, которому нравится подчеркивать свою состоятельность и который привык к тому, чтобы люди с ним считались.

— Добрый день, месье! — сказала я, сделав вид, что не услышала его грубоватых слов. — Что с вами случилось?

У него на лице снова появилась кислая мина, и мне показалось, что морщился он не только от того, что врач, к которому он приехал, оказался женщиной.

— У вас болят зубы, месье?

— И зубы тоже, эм… мадам?