— Семечки? — удивлённо произнесла одна из девчонок.

— Не просто семечки, а зажаренные самой большой умелицей на свете. И это моя ставка, — улыбнулся я.

— Какая ставка? В карты играть будем? Так нам батя не велит, — дурашливо протянул Гвоздь.

— Не, не в карты. Малы вы ещё в карты на ставки дуться. А вот давай сыграем в «Жирафа»? Если ты выиграешь, то отдаю вам конфеты и семечки, а сам убираюсь с позором домой. А если я выиграю, то вы дадите на пару часов гитару. Согласны?

— Дядь, ты нас за дураков принимаешь? Предлагаешь какую-то игру, а ни правил, ни карт — ничего не предъявляешь. Сейчас ляпнешь что-то своё, а мы уже поручкались… — осторожно сказал Гвоздь.

Осторожный, гад. Что же, это даже хорошо.

Я кивнул:

— Правила просты. Мы с тобой берём по черенку ложки в рот и лопастью поочередно хлопаем друг друга по макушке. Вот так! — я показал, взяв столовую ложку в рот и резко наклонив голову. — Ты вроде парень жилистый, шею имеешь длинную, так что замах должен быть сильным. Кто первым сдастся тот и проиграл. Согласен?

— Чего? Ложкой по макушке? И всё? — недоверчиво взглянул на меня Гвоздь.

— Ну да. Или боишься? Девчонки вон как на конфетки облизываются…

Взял «на слабо». Теперь Гвоздю деваться некуда — отступит и потеряет авторитет среди друзей.

— А давайте! — сказал Гвоздь и взял из моих рук ложку.

Обтёр черенок о край футболки и зажал между зубами. Я послушно наклонил голову. Он ударил так, как я показывал. Удар получился не очень сильный. Так себе.

— Теперь моя очередь, — сказал я.

Гвоздь наклонил бритую макушку, а я взмахнул ложкой в воздухе. В это время, стоящий позади Гвоздя Макар хлопнул запасённой заранее ложкой по макушке противника. Получился звонкий щелчок.

Девчонки прыснули, мальчишки постарались сдержать улыбки, когда Гвоздь воскликнул:

— Ай-йя!

Он потёр макушку и недоумённо посмотрел на меня. Я же в ответ улыбнулся и наклонил макушку, мол, бей.

Гвоздь на этот раз постарался ударить сильнее, но… Удар получился снова не такой, какой «сделал я». Макарка на этот раз влепил куда сильнее. Ещё один щелчок прозвучал под августовской прохладой.

Ребята видели всё, что творится, но сдерживали смешки. Похоже, что они не очень уважали Гвоздя. А может быть ждали — чем всё это кончится?

Я делал вид, что бью, а на самом деле бил Макарка, с замахом, с оттягом, от души. Мстил за ухо.

Ещё четыре раза щёлкнула ложка Макарки по макушке Гвоздя, когда тот отдёрнул голову и выплюнул ложку:

— Всё, хватит! Я не знаю, как ты это делаешь, дядя, но, блин, шишак вскочит капитальный.

— Всего лишь ловкость рук и никакого мошенства, — улыбнулся я в ответ и протянул руку за гитарой.

— Только вы это… Аккуратнее с ней, — сказал Гвоздь.

— Если что случится, то возмещу стоимость. И да — конфетки девчонкам, а семечки ребятам. Заслужили, — подмигнул я компании заговорщицки. — Не мусорите тут, хорошо?

— Не будем. Спасибо. Скажите, а у вас там… В самом деле Высоцкий? — спросил один из пацанов.

— Ну да, только… Ребят, устал он очень после выступлений. А ему ещё сейчас петь придётся. Не надо его тревожить, ладно? Он хочет для друзей спеть, — проговорил я.

— Да, конечно, чего мы, без понятиев, что ли? — послышалось в ответ. — Можно мы под окнами постоим?

— Я даже пошире створки открою, — улыбнулся я в ответ. — Скоро верну. Спасибо.

— Это вам спасибо.

Макарка шёл рядом со мной довольный, как слон. Улыбка не сходила с его лица даже когда мы добрались до квартиры.

— А, вот и гитара. Ух, давно я на пацанской не играл…

Высоцкий провёл пальцами по струнам, поморщился, покрутил колки и, довольный, ударил по открытым струнам. Зазвучал бодрый, хоть и слегка хрипловатый аккорд.

— Ну вот, теперь дело! — он тут же заиграл вступление к «Странной сказке», но вдруг остановился и посмотрел на Семёна Абрамовича. — А может, лучше что-нибудь лирическое? Чтобы под настроение?

— Давай, Володя, — кивнул тот. — Только без твоих вечных «репрессий и лагерей». Сегодня ведь праздник.

— Ладно, — Высоцкий ухмыльнулся. — Тогда вот…

И запел.

Тихий вечер, тёплый свет лампы, голос, пробирающий до мурашек — всё это смешалось в одном уютном коктейле. Я сидел и кайфовал. Кайфовал от атмосферы, от этой жизни, от хороших и добрых людей, которые сидели рядом.