Он сделал вид, что пылинка в глаз попала.

Я вздохнул. Согласился с таксистом. Он оказался словоохотливым, потеплел по отношению ко мне. Уже не был таким бирюком, каким показался сначала. Я поймал себя на мысли, что многие русские такие — сначала кажутся угрюмыми и суровыми, но если копнуть поглубже, то добрее людей не найти.

Да что там русские — вон и грузины тоже знают не понаслышке слова «честь» и «справедливость». Понимают, что если накосячил, то нужно искупить. И если евреев взять… Хоть моего соседа Семёна Абрамовича, ведь он тоже всё понимает.

Так может дело не в национальности вовсе? Дело в людях? В их воспитании?

— Под Сталинградом я в октябре сорок второго года попал под бомбежку, получил легкую контузию. Но лечился недолго, вскоре вернулся в строй обратно. В Сталинграде наша дивизия наступала на тракторный завод, потом из подвалов завода мы выгоняли уцелевших немцев. В конце декабря-январе морозы были жуткие, по минус сорок градусов, немцы были все тряпками обмотаны с ног до головы. У них обмундирование было легкое, непригодное для зимы. Пленные немцы выглядели испуганными, никто не кричал что он «сверхчеловек» и что мы должны были перед ними преклоняться. Которые в силах были, тех пешком гнали в лагерь военнопленных, совсем немощных отвозили на машинах, не расстреливали, как обузу… — продолжал рассказывать таксист.

Ему, наверное, даже и неважно было — слушаю я его или нет. Он говорил скорее для себя. Пытался выговорить боль, которой уже много лет…

Я не прерывал его. Пусть говорит. Порой такой разговор дорогого стоит. Может поэтому в России мало кто ходит к психологу, предпочитая выговориться в компании с другом или подругой?

Кухонный курс психологической разгрузки. Вроде бы выговорился и легче стало. Пусть и на время, но легче.

«Победа» везла нас мимо зданий из кирпича и бетона, которые ещё утопали в зелени. В моём времени Москва хоть была зелёной, но асфальт, бетон, металл и стекло с каждым годом одерживали всё новую и новую победу.

«От каждого по способностям! Каждому по потребностям!» — попался мне на глаза лозунг на здании. Хороший лозунг. Вроде бы к этому должно стремиться социалистическое общество.

Пусть семидесятый год называют годом лозунгов, но они хотя бы были направлены на социализм. А между тем, в этом же году в Америке на первом гей-параде прозвучал другой лозунг: «Моя жизнь — мои правила!»

Когда я увидел в своём времени подобную надпись, выколотую на руке одного из студентов, то посоветовал ему обнимать не девушек, а парней, чтобы соответствовать лозунгу. Парень начал быковать, вроде я дурак и ничего не знаю, но когда залез во всезнающий интернет, то постарался сделать хорошую мину при плохой игре. Вроде как этот лозунг утратил первоначальный смысл и теперь используется только в виде фразы: «Не говорите мне — что делать, и я не скажу вам — куда идти!».

— На Курской дуге уже легче стало, немцы уже под Москвой и Сталинградом потеряли много сил. Под Курском Гитлер собрал и бросил в бой последних эсэсовцев-головорезов, после этого у немцев уже не было наступлений, только отступали. У них, видимо, прошла тотальная мобилизация, потому что массово пошла неопытная молодежь, — продолжал рассказывать таксист.

— А как победу встретили? — спросил я, чтобы показать, что внимательно слушаю.

— Как встретили… Да охренели сперва немного, а потом кинулись обниматься! Стрельба шла из всего, что возможно, все кричали: «Ура!» Радовались, что война кончилась и остались живы. Все радовались, аж до слёз. И ведь слёз никто не стыдился. Утирали глаза и снова кричали, до хрипоты, до срыва голоса. Победили… — тихо сказал таксист и повторил, словно пробуя слово на вкус. — Победили.

В это время мы подъехали к моей коммуналке. Я поблагодарил за поездку, дал больше чем по счётчику, но водитель вернул половину и улыбнулся:

— Мне лишнего не надо, лучше своей девушке цветы купи. Спасибо тебе, Пётр. Вроде поговорил с тобой и на душе как-то тепло стало. Радостно. Надеюсь, ещё свидимся!

— Обязательно свидимся, Сергей Палыч. Обязательно! — улыбнулся я в ответ.

В приподнятом настроении я добрался до своей квартиры и полез за ключом в карман, когда замер. Дверь в нашу квартиру была приоткрыта. Странно. Всегда закрывали. Уже полтора месяца тут и ни разу не видел не захлопнутую дверь.

Я осторожно, чтобы не скрипнула, потянул дверь на себя.

Завидово. Дача Брежнева. Вечер. Тринадцатое августа.

Августовский вечер в Завидово был красив. Солнце раскрасило небосклон яркими красками, мазнув по брюшкам редких облаков алыми всполохами. Дом в лесу был выстроен на совесть. В такой не стыдно не то что друзей — гостей из-за границы позвать. Что хозяин дома и сделал.

Леонид Ильич Брежнев находился в самом добром расположении духа. Он сидел в кресле-качалке возле дома и неторопливо курил сигару, подарок кубинского команданте. Рядом на столике стоял высокий стакан с эстонским «Колокольчиком». На белой фарфоровой тарелке соседствовали полупрозрачные ломтики сала, маринованные огурчики и солёные шляпки опят. Бутылка «Зубровки» находилась чуть поодаль и откровенно хвасталась своей янтарной желтизной.

Впрочем, хвастаться ей пришлось недолго — рука главы КГБ обхватила стекло и наклонила над двумя рюмками. Лёгкое бульканье нарушило тишину. Потом бутылка вернулась почти на то же самое место — Андропов любил порядок.

— Ну что, Леонид Ильич, поднимем за процветание партии? — спросил Андропов, пододвигая Генеральному секретарю произведение стекольного искусства.

— Да, за это можно выпить. Большое дело сделали! Фрицы всё-таки прогнулись! Как они там?

— Сопят в две дырочки. До завтра вряд ли очухаются. Ну, будем!