Я посмотрела на Хамида, одетого в тщательно отглаженные цивильные брюки и столь же безупречную рубашку.

– Очень мило с вашей стороны, однако, право, не стоит беспокоиться. Думаю, что не собьюсь с пути. Лучше оставайтесь у машины, возможно, найдете в деревне местечко, где можно выпить кофе, если, конечно, таковое здесь вообще существует...

Я огляделась, окидывая взором явно малообещающую череду хижин, из которых состояла деревня Сальк.

Хамид усмехнулся:

– Там есть, где выпить кофе, однако, при всей моей признательности к вам, сейчас мне не хотелось бы этого делать. Я все же пойду с вами. Для женщины путь довольно неблизкий, да и привратник там, скорее всего, не говорит ни на одном языке, кроме арабского. Боюсь, вы столкнетесь с определенными трудностями, если попытаетесь объясниться с ним.

– Ох, ну конечно же! Разумеется, я буду весьма признательна, если вы проводите меня. Что и говорить, дорога действительно может оказаться сложнее, чем я ее сейчас себе представляю. Вот бы сейчас заиметь крылья...

Хамид запер машину и положил ключ в карман:

– Ну что ж, пошли.

Тропа огибала стену мечети, потом пролегала мимо маленького кладбища с его занятными надгробиями: стройными колоннами, украшенными каменными тюрбанами, что указывало на мужское захоронение, и похожими на лотос стелами, предназначенными для женщин. На фоне бледного жаркого неба приятно смотрелся побелевший от солнца каменный минарет. Сразу после развалившегося угла кладбищенской стены тропинка, петляя, стремительно уходила вниз, представляя некоторую опасность из-за своих ненадежно сложенных камней. Солнце уже миновало зенит, однако продолжало по-прежнему нещадно бомбардировать лучами эту часть долины.

Вскоре мы миновали самую нижнюю из деревенских террас, где поверхность холма была слишком крутой и каменистой, чтобы на ней могли расти хотя бы вьющиеся растения. Горячий валун заслонял от нас поток, и потому мы совсем не различали его журчания. Тишина казалась абсолютной, а все пространство долины было словно заполнено тем же горячим, сухим безмолвием.

Круто свернув по тропинке, мы спугнули стадо коз - коричнево-черных, с длинной шелковистой шерстью, болтающимися отвислыми ушами, громадными рогами и сонными, желтоватыми глазами. Одному Господу было ведомо, какое пропитание они могли отыскать на этом крутом склоне. Животных было около тридцати, и их глаза на узких умных мордах смотрели на нас оценивающе, без малейшей тени страха, отчего создавалось впечатление, будто не они были стадом принадлежащих человеку животных, а именно мы брели среди колонии существ, по праву населяющих эти места. Когда один из козлов лениво поднялся на ноги и вышел на середину тропы, я решила не вступать с ним в спор и обошла его стороной. Он даже не повернул головы.

Моя догадка насчет моста оказалась верной. Приток (Хамид сказал, что он называется Нахр-эс-Сальк) был не такой широкий, как Адонис, но в это время года нам предстояло пройти по его стремительно скользящей воде не меньше шести метров. Кое-где на мелководье речка омывала белый галечник, а в иных местах пенисто перекатывалась поверх расколотых валунов или кружилась темно-зеленой массой на более глубоких заводях, где можно было окунуться по самую грудь. С противоположной стороны русло ограждала невысокая, примерно полутораметровая каменная глыба, с которой некогда начинался мост; сквозь прозрачную воду хорошо просматривалось его основание. На той стороне реки, где стояли мы, от моста почти ничего не осталось, разве что груда больших прямоугольных камней, некоторые из которых были небрежно разложены в воде на расстоянии примерно метра друг от друга, чтобы по ним можно было идти.

– Когда-то здесь был мост, - подтвердил мою догадку Хамид, - говорят, еще римский. Это камни от него. Сможете по ним перебраться?

Он взял меня за руку и повел к основанию утеса, где я разглядела начало тропинки, которая сначала продиралась сквозь заросли дикого инжира и желтого ракитника, а затем поднималась к вершине каменного мыса.

Тропа оказалась довольно крутой, но в общем-то восхождение было несложным, и я подумала, что по этому пути можно передвигаться не только на мулах, но и на лошадях. Нигде не было заметно ни малейших признаков жизни, за исключением ящериц, да кружившей над утесом пустельги. До наших ушей не доносилось ни звука, и мы слышали лишь журчание протекавшей под нами реки, шум собственных шагов и своего же дыхания.

Когда мы, наконец, поднялись на вершину скалы и увидели перед собой безглазые дворцовые стены, у меня возникло странное ощущение, будто здание совершенно пусто, мертво. Мне казалось немыслимым, что кто-то вообще мог здесь поселиться, тем более знакомый мне человек. Разумеется, никто из моей собственной, пусть хоть и неординарной, но все же преисполненной любовью к жизни семьи не согласился бы обречь себя на заточение в этом месте, походившем на усеянный белыми костями погост...

Пока я стояла, стараясь отдышаться и оглядывая белесые стены и запертые бронзовые ворота, мне на память пришла моя последняя встреча с бабкой Хэрриет. Это было смутное воспоминание далекого детства... Сад в доме, осень, один из тех мягких сентябрьских ветерков, от которых трепещут листья на деревьях, а на влажную, покрытую дерном землю падают яблоки. Небо было затянуто послеполуденными облаками, и грачи собирались отправляться домой, за моря. Я вспомнила голос бабки, похожий на грачиное карканье, и ее смех над чем-то сказанным Чарльзом...

– Рядом с дверью обычно висел колокольчик, - весело проговорил Хамид, идя впереди меня по пыльному камню к воротам.
– Говорите, что вы хотите сказать привратнику, и если только этот старик не спит, мы попросим его сообщить о нашем приходе.

ГЛАВА 3

Сей ветхий караван-сарай...

Омар Хайям. Рубай

Главный вход - двойные ворота из шиповой бронзы под изысканной резной аркой - на первый взгляд выглядел довольно внушительно. Однако с более близкого расстояния было видно, что от тяжелого дверного молотка осталась лишь пустая петелька, а резные узоры на камне напрочь стер ветер. На высоких глухих стенах то там, то здесь виднелись остатки цветных украшений, мрачноватых сюжетов и мозаики, замазанных сверху потрескавшейся штукатуркой, бледно-коричневая окраска которой почти выгорела под лучами яркого солнца. Справа от входа располагалась ручка дверного звонка.

Хамид потянул за нее. В окружавшей нас тишине отчетливо послышался скрип натянувшихся ржавых проводов. Несколько секунд спустя звонок, попискивая и поскрипывая, гулко отозвался под дверным навесом. Пока эхо звонка колыхалось вдоль бронзовых панелей, где-то в отдалении залаяла собака. Затем снова все стихло.

Хамид поднял было руку, чтобы позвонить еще раз, но в этот самый момент до нас донесся звук шагов. Даже не шагов, просто нашептывающее шарканье шлепанцев по пыльному полу, а затем шорох рук, манипулирующих запорами по другую сторону двери. Как я и ожидала, раздалось лязганье отпираемых тяжелых засовов, после чего створки начали наконец раскрываться, издавая зловещее поскрипывание.