– В чем же ты видишь подлость?

– А если у нее будет от тебя ребенок - ты что, возьмешь ее в жены? Станешь помогать, чтоб не сдохли с голоду? Нет. А теперь ведь не советская власть!
– высказал Федя не только свои аргументы.

– Вот вы о чем!.. А если она обратно снюхается с каким-нибудь Гундосым, вы ей запретите? Или и его заставите жениться?

– Это, Рудик, называется уже демагогией, - вмешался Ванько. Во-первых, в этом случае наша совесть не была бы запятнана - Гундосый или там Плешивый - нам не друг. А во-вторых, пока фрицы здесь, мы последим, чтобы она ни с кем не "нюхалась". Так что выбирай: или Нюська, или мы.

– Вот так!
– поставил точку Федя.

– Ну... если вы так, то я, конешно, с нею порву, - сдался наконец он.

– Это мы и хотели от тебя услышать. Вот тебе пять, - подобрев, подал руку Ванько.

– Токо ты не тово... а то я твои клешни знаю, - предупредил донжуан.

Обменявшись рукопожатиями, пошли обедать.

Подошел Борис и сообщил, что сегодня им попалось еще четыре зайца. Что он уже их обработал, то бишь снял шкурки. По одному занес Феде и Ваньку, двоих оставили в этот раз себе. Был и пятый, но перекрутил петлю и убег петля была неновая. Добавили новых, и завтра достанется и Рудику. А сегодня он составит им с Мишей компанию - пойдут поискать покрышку, может, попадется.

Феде поручено было заготовить десятка с два пялец - впрок, потому что все шкурки желательно сберечь. Из них можно нашить шапок, а будет много, то и "забацать" теплые одеяла на случай, если придется отсиживаться в погребе. Захватили фрицы хутор без боя, даже стекла в окнах остались целы; но их наверняка погонят обратно, могут разразиться сражения, и придется всем спасаться в погребах - так говорят старшие.

Забегая вперед, скажем: хутору повезло, и в феврале 43-го - гитлеровцы "драпанули" так же поспешно, без боев, как и пришли.

Оставшийся без поручений, Ванько обмылся дома у колодезя и собирался отдохнуть в своей комнате. Поздно лег, рано встал - следовало наверстать. Но уснуть не успел: к матери пришла Елизавета, и поговорить устроились на кухне по соседству. Он оказался невольным свидетелем.

– Господи, как же ты, кума, исхудала!
– посочувствовала мать.
– Давно захворала?

– На обратной путе простыла: в горах уже холодно.

– И по горам довелось полазить?!

– А то как же, там все больше горы... Идешь-идешь по каменистой дороге, с одной стороны скалы, с другой - пропасть, а она то вниз, то в гору. То легко иттить, то зовсим чижало.

– Так-таки всю дорогу пеши и топала?

– Что ты, в такую-то даленю! Месяца б не хватило да и ног тожеть. И поездом довелось, и лошадьми подбирали, и на ослике случалось.

– Не приведи господь! И подумать страшно - в такое-то время...

– Натерпелась... И врагу б не пожелала такого путешествия. Но дошла-таки до этого проклятого Маекопу!..

– С Митей виделась? Как он там?

– Ой, кума!.. Токо сердцем изболелась... Виделись. Подержались за руки через колючую проволоку... Худющий, как шкилет. Заросший - не узнать. Лагерь этот - хуже всякой каторги! Представь: держут впроголодь, мыться негде завшивели жутко. В бараке, говорит, голые нары, холод собачий. Болеют, мрут, как мухи. А уж обращаются с ними - издеваются, как токо хотят. На работы кажен день, чуть што не так - прикладом, а то и застреливают.

– Что ж они там делают, на работах?

– Говорил, арадром. А еще какие-то доты чи зоты. Вот так... Наревелась, душу растравила и все... Очкам обрадовался, как не знаю чему. Говорил, при первой же возможности убегу. Токо куда там ему, от ветра шатается!

– Попросила бы: какой, мол, из него работник? А дома семеро по лавкам, может бы сжалились.

– Кума! И просила, и молила, и на колени падала, да куда там!.. И слухать не хочет. Вот ежли б было чем лапу позолотить! На это клюют. Кой-кому, говорил Митя, посчастило.

– Сторожат немцы?

– Не-е, те боятся и близко подходить - как бы не схватить хворобы. Наши, русские... Откуда токо набралось такой нечисти, вроде до войны усе были патриоты, усе - "слава Сталину!" А вон скоко переметнулось.

– Есть, кума, люди, а есть людишки... Были и, наверно, всегда будут. А ты еще и скоро управилась!

– Спасибо добрым людям. Их, добрых-то, слава богу, больше.

– Там же эти, как их, черкезы... Они, говорят, русских не жалуют.

– Кто так говорит, тот, по-моему, брешет. Черкезы - не знаю, не видела. А адыгейцы - такие ж люди, как и мы, токо еще боле бедные. К горю людскому отзывчивые. Догонит, бывало, на двуколке, запряженной осликом, посмотрит и остановится. Объясню, где была и зачем, что видела (это когда уже назад шла) - послушает и говорит: садись, дочка или там мамаша, подвезу малость. И подвезет до аула, и едой поделится, и платы за ночлег не спросит. Но вругорядь в такую даленю - ни в жисть не решусь отправиться!..

Ванько достал из-под матраса андреевы часы и прошел на кухню.

– Уж извините, теть Лиза, я случайно слышал ваш рассказ, - обратился к соседке.
– Вы сказали, что если позолотить этим гадам лапу, то дядю Митю могут отпустить. Это, как я понял, - предложить охране что-нибудь дорогостоящее?

– Да, детка, что-нибудь очень ценное. Да где ж его возьмешь!..

– У меня вот часы золотые. Они, правда, андрюшкины, но его и теть Веры нет... да если б и были, они бы не пожалели для такого дела. Возьмите. Если он такой слабый, то навряд ли ему удастся убежать... Выздоровеете - может, рискнете сходить к нему еще раз.