Их много, и я не всегда умею определить, насколько одно важнее другого, что можно отодвинуть, за что необходимо схватиться прежде всего.

–  Папа, - говорит Костик, - я скажу тебе на ухо: я хочу ту конфету. Красненькую.

Оглядываюсь. Той девушки уже нет - мы даже не заметили, на какой остановке она сошла.

–  Ничего не поделаешь, Костик. Надо было сразу брать.

–  А зачем она смеялась?

С вокзала мы с Костиком идем пешком. Хорошо! Ленинград опушен ранней, еще не запылившейся зеленью. Он помолодел, и уже не такими строгими, как тогда, в марте, кажутся мне его прямые улицы. Будто раздвигая суровый гранит набережных, струится живая голубизна опрокинутого неба, течет и дышит Нева. Еще очень рано, можно пройтись пешком. Хорошо! Радостно поглядеть в этот ясный час на удивительный город. И радостно держать в руке руку сына, смотреть сверху на круглую розовую щеку с тенью длинных ресниц. Костик шагает рядом со мной, стараясь попасть в ногу, но на каждый мой шаг приходится два его.

В вестибюле гороно я оставляю его под присмотром добродушной гардеробщицы, которая уверяет меня, что я могу ни о чем не беспокоиться. Правда, мы с Костиком договариваемся, как мужчина с мужчиной: он будет сидеть тихо и терпеливо ждать, пока я не вернусь, закончив все свои дела. А потом уже пойдут наши с ним дела, общие.

У нас сегодня много дел в городе. Я должен был зайти в гороно, потом мы должны купить башмаки, купить краски и кисти для наших художников, а кроме того, давно обещано, что мы зайдем в Летний сад и посмотрим памятник Крылову. И когда я через полтора часа спускаюсь в вестибюль, я нахожу гардеробщицу в совершенном восторге от Костика, а самого Костика - очень довольного собой: он честно, по-мужски сдержал слово - никуда не бегал, не скучал, сидел тихо и, конечно же, не плакал. Придется отложить покупки Костик заслужил сперва обещанную прогулку.

Мы идем по мосту. Под ним струится Нева. Останавливаемся, смотрим вниз. Долго, без конца, можно смотреть на пламя костра и на бегущую воду. Потом я перевожу глаза на Костика - лицо у него серьезное, сосредоточенное. Он тоже смотрит в воду. О чем он думает?

–  Пойдем, - говорю я.

Снова шагаем: я - один шаг, Костик - два. Минуем мост, идем по набережной. Слева Нева, справа решетка Летнего сада. Вглубь сада убегают белые статуи, переливается на солнце листва деревьев. Безлюдно. Может, потому, что час еще ранний?

–  Смотри, Костик: во-он там памятник... Я не успеваю договорить.

–  Памятник! Памятник! - Костик вырывает руку и бежит вперед по дорожке.

Подойдя, не нахожу на его лице и тени прежней задумчивости - оно все в движении, в улыбке, которая светится в глубине глаз, и на губах, и в ямочке на щеке. Обеими руками Костик ухватился за ограду, приподнялся на цыпочки; его голос и смех раздаются, кажется, на весь сад:

–  Гляди! Гляди! Журавль! И лиса! С хвостом! Ой, какая! Папа, гляди петух! А это кто? Это кто смешной? Обезьяна? Чего она делает? Папа, Леночку приведем сюда? Папа, Леночку!

Мы глядим и не можем наглядеться, так все это хорошо и весело - и звери, и птицы, и сам Крылов, грузный, спокойный, добрый и насмешливый, настоящий дедушка.

–  Костик, пошли!

–  Погоди! Еще посмотрим немножко.

–  Костик, а башмаки покупать?

–  Папа, еще немно-ожко! Это медведь, папа? Я хочу туда, я перелезу...

И вдруг он застывает неподвижно, таращит глаза и приоткрывает рот. Я смотрю вокруг - что с ним? Что он увидел? Не успеваю я понять, что случилось, как Костик срывается с места и бежит куда-то направо.

–  Король! - кричит он во все горло. - Король!

Под кустом сирени на скамье сидит оборванная серая фигура. Тут же на куске газеты - булка и еще какая-то снедь. Непонятно, как Костик издали признал в этой фигуре Короля, но он с разбегу кидается в колени оборванцу, все так же крича:

–  Король! Король!

–  Король! - зову я.

Он встает.

Я видел это лицо и бесшабашно-веселым, и злым, и насмешливым. Я видел его угрюмым и задумчивым в последнюю нашу встречу. Но никогда на моей памяти не было оно таким незащищенным, таким беспомощным. Король держит Костика за плечи и смотрит на меня испуганно и удивленно. Костик запрокидывает голову и обращает к Королю сияющую, влюбленную улыбку:

–  Ты куда уходил? Ты с нами домой поедешь? Папа, он с нами поедет!

Я еще не успел спросить себя, поедет ли он, захочет ли поехать с нами. Но я был так рад, что он здесь, что я вижу его! И на его лице недоумение, испуг, тревога понемногу словно таяли, сменяясь каким-то новым выражением. Он стоял у скамьи, опустив руки на плечи Костика, и попрежнему, как бывало, смотрел мне прямо в глаза.

–  Здорово, - сказал я наконец и сел на скамейку. - А где Разумов? Где Плетнев?

–  Плетнева нет... а Разумов здесь... Мы с ним на юг собираемся.

Его желтые глаза стали прежними, озорными и смелыми, и голос прозвучал, как и прежде, независимо и вызывающе.

–  Поедем скорее домой, - сказал Костик.

Я промолчал. Король отвернулся и сказал негромко, не глядя на малыша:

–  Не могу я ехать, Костик.

–  Нет, поедем! Папа, скажи ему!

Король быстро повернулся ко мне.

–  Не поеду я, - заговорил он быстро, захлебываясь словами, разом опять потеряв всю свою независимость. - Я вам там ни к чему, зачем это я вдруг поеду. Мы на юг решили, зачем это я вдруг останусь... И Разумов не согласится...