– Для начала стоило бы убедиться, что он в ответ не покажет нам, – как бы между прочим заметил сидящий рядом Му Цинфан, пряча кисти в рукава.

Шэнь Цинцю не смог сдержать смешок, и Ци Цинци уставила на него обличающий перст:

– Совести у тебя нет, вот что! Смешно ему, видите ли, – и это после того, как мы от беспокойства за тебя чуть с ума не посходили! Вот что я скажу тебе, Шэнь Цинцю: хорошо, что ты наконец взялся за ум и вернулся к своим шисюнам и шиди, потому что если бы ты вновь ушёл с Ло Бинхэ, ни слова не сказав, то я первой позаботилась бы о том, чтобы очистить зёрна от плевел, – и посмотрела бы, останутся ли у тебя после этого силы смеяться!

Пусть Шэнь Цинцю и понимал, что ею двигала забота о нём, эти слова прозвучали столь резко, что у него возникло впечатление, будто Ци Цинци, схватив за горло, припёрла его к стенке. Окружённый этой толпой народа, попивающей чай да лузгающей семечки – даже Лю Минъянь умудрялась как-то делать это, не снимая вуали, – Шэнь Цинцю почувствовал себя выставленным на всеобщее посмешище. Не без причин опасаясь своей боевой подруги, он поспешил сменить тему:

– Как себя чувствует глава школы? Он уже исцелился от полученных ранений?

– Можно и так сказать, – ответил Му Цинфан с таким видом, словно едва удерживался от горестного вздоха.

– Если бы не нежелание шисюна обнажать меч без крайней необходимости, – не унималась Ци Цинци, – и если бы весть о вторжении не прервала его уединённую медитацию, Ло Бинхэ ни за что не ушёл бы безнаказанным после таких бесчинств! Но задержись ты хотя бы ненадолго – как знать, может, Сюаньсу вновь явил бы себя миру!

При этих словах сердце Шэнь Цинцю забилось сильнее, ведь самому ему никогда не доводилось лицезреть Сюаньсу, равно как и прочесть о его появлении в оригинальном романе. Что за человек этот Сян Тянь Да Фэйцзи – скрывает всё, что связано с легендарным мечом, будто военную тайну! Одни раскаты грома без единой капли дождя[145]: ждёшь этого момента, ждёшь, а в итоге получаешь такую подставу!

Юэ Цинъюань, видите ли, ни с того ни с сего был пронзён десятью тысяч стрел – и всё тут! Помашите ручкой!

С самого своего появления Нин Инъин скромно стояла в сторонке, потупив взгляд; заметив это, Шэнь Цинцю подозвал её к себе:

– Что случилось?

Медленно приблизившись, она уставила на него красные, словно у крольчонка, глаза и, хлюпая носом, прогнусавила:

– Учитель, теперь, когда вы наконец вернулись, пожалуйста, не бросайте нас больше, хорошо?

Слёзы вновь хлынули из её глаз, повергнув Шэнь Цинцю в пущую растерянность. Сам он редко давал волю слезам – разве что когда совсем невмочь – как же так вышло, что его ученица то и дело заливается слезами, будто осыпающая землю лепестками груша[146]?..

Под воздействием этой сцены сердце Мин Фаня также преисполнилось печали.

– Учитель! – принялся всхлипывать он вслед за Нин Инъин.

Право слово, если плач девушки ещё можно счесть поэтичным, то когда ревёт здоровый парень – это уже чересчур!

При виде хлюпающих носом молодых людей Ци Цинци не удержалась от новых попрёков:

– Вот, полюбуйся, до чего ты довёл своих учеников! Неужто у тебя за них совсем сердце не болит? Можно подумать, у тебя один-единственный ученик! Что, никто, кроме этого неблагодарного недоноска, не заслуживает твоей заботы?

Ласково похлопывая Нин Инъин по спине в попытке хоть немного её утешить, Шэнь Цинцю возмутился:

– С каких это пор я забочусь только о нём?

Отпив больше половины чашки, Лю Цингэ прикрыл глаза:

– Раз вернулся, просто останься здесь. Не уходи больше.

Шэнь Цинцю ограничился сухим:

– Угу.

Похоже, это наконец-то удовлетворило Ци Цинци. Лю Цингэ как раз собирался что-то добавить, когда его лицо внезапно заледенело, а брови сурово сдвинулись.

Почуяв перемену в его настроении, все собравшиеся в едином порыве схватились за висящие на поясе мечи. Лю Цингэ молнией метнулся к окну, и сердце Шэнь Цинцю, подскочив, застряло где-то в горле.

Лю Цингэ рывком распахнул створки окна – за ними открылось безмятежное, усеянное редкими звёздами небо, осенённое сиянием луны, тихо шептались под ветерком листья густой бамбуковой рощи. Ни единой живой души.

Ну разумеется, не такой уж Ло Бинхэ дурак, чтобы торчать тут под окнами, ожидая, пока его обнаружат, – конечно же, он уже далеко отсюда. Убедившись, что опасности нет, все тотчас расслабились.

– Шисюн Лю, – спросил Му Цинфан, – что вы там увидели?

Однако вместо того, чтобы обернуться, Лю Цингэ вытянул руку, словно пытаясь поймать что-то падающее с неба.

После продолжительного молчания он наконец повернулся к остальным:

– Снег пошёл. * * *

За всю эту ночь Шэнь Цинцю так и не сомкнул глаз. Наутро, едва заслышав сигнальный колокол, он вихрем вылетел из Бамбуковой хижины.

Бой набата нарастал, его тревожный звон эхом отражался от вершин хребта Цанцюн, разносясь в горах. Адепты всех пиков по Радужному мосту устремлялись на пик Цинцзин, а с него – на пик Цюндин, чтобы выстроиться там перед Главным залом. Несмотря на обилие людей, на площади царила мёртвая тишина.