Для начала мы занялись овощами, часть отправили сразу в раковину, чистить. Остальное – в холодильник. Но едва Валя захлопнула дверцу, как…

– Алло! Возьми трубку! Не смей меня игнорировать, слышишь?! Не смей! – Первые секунды, оцепенев, мы не смогли узнать голос, столько в нем слышалось тоски. Валя подскочила, взгляд ее заметался. Голос гремел на всю веранду. – Я же люблю тебя, с ума схожу. У нас же все есть, чтобы быть счастливыми!

Хлопнула калитка – через сад, улыбаясь, шла Анна. Чертов Алексеев мобильный, оставшийся со вчерашнего вечера подсоединенным к колонкам! Я подбежала к стене, вырвала из розетки шнур от колонок. Валя так и стояла, застыв, с округлившимися глазами – очевидно, уверенная, что Алексей признается в бешеной страсти именно ей. Я нахмурилась – Анна уже поднималась по крыльцу. Я бросила полный ярости взгляд на Валю: ну же! Соберись! Валя едва слышно выдохнула. Молодец. За долю секунды я собрала свое лицо в доброжелательную маску, развернулась к входной двери.

– Как погуляла?

– Отлично! – Анна светилась румянцем. – Как же здесь славно! Если б не пробки, переехала бы, вот правда, сюда жить…

Она стянула кроссовки, прошлепала в носках к столу, налила себе воды. И, залпом выпив стакан, обернулась к нам.

– А вы как?

– Хорошо! – произнесли мы хором. Аня взглянула на нас с удивлением.

Валя покраснела еще сильнее.

– Еще вчера купили все для рататуя, – отрапортовала я, стараясь отвлечь Анну от лица мачехи. – Так что накормим вас перед отъездом.

– Алеша так и не встал? – она взглянула в сторону лестницы.

– Встал, – прошептала Валя.

– Но еще не спускался, – поспешила добавить я.

– Потороплю-ка его. А то уже просто неприлично. – И еще раз мельком нам улыбнувшись, Анна пошла наверх.

А я развернулась к Вале.

– Что это было? – голос ее чуть-чуть дрожал. Как и рука, лежащая на столешнице. – С кем он говорил?

Я пожала плечами. Бывает, могла я сказать, что мы держим кого-то за черствый сухарь. А он – вот те на! – оказывается сочащимся ромом страстным бисквитом.

Конечно, трансформация не происходит в одночасье. Не тот темперамент. Он раскачивался медленно. Но, набрав скорость, понял, что остановиться уже не способен. Невозможно быть рядом столько лет и не отреагировать на такое, думала я. Сочетание красоты и боли: оно притягивает, засасывает, как черная дыра. В твоей жене – могла бы я сказать Алексею, боли тоже хватит на десятерых. Просто она, скажем так, иначе устроена. Эдакая конструкция вроде домика из леденцов и марципана, куда заточили девочку Гретель. Ту, которая боялась перестать улыбаться, потому что иначе бы ее съел один злой людоед. И даже сейчас, когда людоед нам всем уже не страшен, она продолжает кривить губы в своей вечной доброжелательной гримасе, потому что в другое выражение ее лицо просто не складывается. Слишком уж она боится потерять контроль. Ты, Алеша, уж мне поверь: от улыбки твоей жены до истерики один шаг. Вот бы ты удивился, Алеша, заглянув за пряничный фасад. Но когда это мужьям были интересны их собственные жены?

В этой компании хоть конкурс устраивай: кто несчастней всех на свете? И как же мне жалко обеих. Я посмотрела на Валю. Нет, всех троих.

– Что? – переспросила меня Валя.

Я что-то опять сказала вслух? Я пожала плечами.

– Надо их спасать. От них самих. Иначе – каюк.

Валя смотрела на меня все более растерянно.

– Но сначала, – я подбодрила ее улыбкой, – накормить. Чур, я чищу морковку. Лук – на тебе!

И я вложила в ее аморфные руки сетку с луком. Следующие полтора часа мы молча чистили и резали.

Привет тебе, покойник – видишь, я научилась, как и ты, лечить несовершенство мира вкусным обедом.

А еще через некоторое время к нам присоединилась Анна, все в том же благостном расположении духа, и мы стояли перед раковиной с плитой уже втроем.

И лишь однажды я замерла с овощечисткой в руках. Что этот олух имел в виду, говоря, что у них есть все для счастья?!

– …не понимаю, хоть убей! – гремел голос Двинского из столовой.

Был вечер, я как раз закончила править его статью о поздней Ахматовой. Но эта реплика явно относилась не к поэзии. Я приоткрыла створку двери. За накрытым для аперитива столом – початая бутылка, нарезанный кубиками сыр и эффектно распластанная на блюде пармская ветчина – расположился семейный костяк в виде дочерей и молодой супруги.

– Добрый вечер, – улыбнулась я. – Кому вы предлагаете себя убить?

– Да пусть хоть все наваливаются, скопом! – Он хмыкнул, вынул из буфета еще один бокал. – Слава богу, Ника, вы пришли. И с вами – здравый смысл!

– Аллилуйя! – это Алекс подмигнула мне обведенным черным глазом.

Многообещающе булькнув, в бокал полилось вино. Анна, улыбнувшись, пододвинула ко мне тарелку с прошутто.

Я пригубила вино (все-таки в традиции ежевечернего аперитива что-то есть) и замерла, заметив разбросанные на спинках стульев яркие тряпки: свитер, какое-то платье, топ в вульгарных цветах… Явно не из монохромной коллекции Алекс. Удивленно перевела взгляд на Двинского: что это?

– Именно! Вот вы, Ника, тоже молодая девушка, возможно, склонная к импульсивному, как его? Шопингу!