– Бред. Думаешь, это поможет тебе чувствовать себя менее виноватой?

– Я была пьяна! Пьяна, понятно тебе?! Я не соображала, кто ты!

– И часто ты спишь с мужиками в таком состоянии?

– Не твое собачье дело. – Я услышала взвизг металлического стула. – И запомни: одно слово Ане, и я иду в полицию.

– Поздновато опомнилась, нет? – и еще громче, явно вслед уже удаляющейся Алекс: – Да кто тебе поверит?

«Я, – подумала я, положив стакан в карман. – Я ей поверю».

Стыдно подслушивать. Но, господи прости, наконец-то решилась еще одна головоломка семейки Двинских.

Конечно, она боится, тихо вела я с собой беседу, выскользнув из туалета несколькими минутами позже и не обнаружив, к огромному облегчению, на месте Алексея. Анна годами колет себе гормоны, толстеет, страдает и все никак не может забеременеть. А у Алекс это получилось на раз, против воли. Младшая сестра уверена, что своим признанием она разобьет старшей сердце. Сердце и еще – картинку ее идеальной семьи. Она убеждена в своей виновности, и давно. Подумаешь, одной гирей на шее больше.

…Я сажусь обратно за свой столик, где уже стоит, ждет меня бокал «Балтики», и представляю, как, услышав нетвердые шаги на скрипучей лестнице нашей дачки, он открывает в темноте глаза. Как, стараясь не потревожить сладко спящую теплую Анну, вылезает из супружеской постели, крадется в комнату Алекс. Видит ее, рухнувшую прямо в одежде в кровать. Думал ли он изнасиловать сразу? Или, стягивая с Алекс ботинки и джинсы, уговаривал себя поначалу, что просто пытается о ней позаботиться? Несложно уговорить себя на что-то, чего так долго хотел, верно, Алеша?

Меня тошнило от картинок перед глазами. Тело Алекс в шрамах. Видел ли он эти шрамы в темноте? И если да, почему они его не остановили? Но ярилась я в этой паре, как ни странно, вовсе не на насильника. Этот полупрозрачный персонаж не мог возбудить меня даже на злость. Нет, меня бесила жертва. Почему она позволила сделать это с собой? И не зятю, а другому человеку – много раньше. Сколько лет ящер играл с ней в свою милую игру: любимая/нелюбимая дочь? Сколько раз ребенок, еще не сумевший выработать механизмов защиты и потому совершенно безоружный перед главным в его жизни взрослым, может подвергаться сильнейшей манипуляции – любовью? Кто в этой компании был официально любимым? Ведь первый принцип тут – разделяй и властвуй, этому даю, а этому – не даю, как ни проси.

Я крутила пустой стакан от пива в руках. Заказать ли еще алкоголя, чтобы окончательно обнаглеть и прийти в офис к Алекс? И сказать напрямую: тебе давно пора к психотерапевту, сестра. Проработать старые травмы.

И видела перед глазами Алекс, ледяную Алекс, закованную в иронию, как в броню.

«Милая Ника, повсюду сующая свой нос. Как думаешь, просто ли шаг за шагом вновь вспоминать все то, что так хотелось забыть? Разве не в этом суть терапии: вновь и вновь проходить по пустынным ледяным полям своего детства?»

Конечно, именно Алекс чаще всего оказывалась козлом отпущения. Неправильной девочкой, которую вечно сравнивали с правильной – аккуратной, прилежной, доброжелательной Анной.

«Ты разве не помнишь, как он умело переключал тумблер – от обезоруживающей нежности – к вселенскому холоду, – могла бы сказать мне Алекс. – Эдакие американские горки».

О да, еще как помню.

«А ведь ты всего лишь литсекретарь. Наемный работник. В любой момент можешь повернуться, кинув ему в лицо те гроши, которые он тебе платит, и уйти, – могла бы сказать мне Алекс (и как бы ошиблась!). – У меня такой возможности не было. Я с рождения оказалась в ловушке. Как может маленький человек сопротивляться нелюбви? Делать вид, что ему наплевать? Считать, что он этого заслуживает? Ерничать, хамить, ненавидеть свою сестру, идеального ребенка?»

«Ей тоже было непросто, – ответила бы я. – Когда ты у отца в фаворитах, страшно потерять свой статус. Ты так стараешься быть приятной во всех отношениях, что забываешь, чего хочешь сама. Как результат – тебя еще проще дергать за ниточки. Заставить пойти на журналистику. Бросить неподходящего бойфренда. Господи, даже сделать аборт. А потом принудить писать, писать всю жизнь постные статьи, чтобы, не дай бог, никого не задеть из литсообщества – дабы те, в свою очередь, никогда не обидели бы твоего отца».

Да, в детстве он всегда водил на свои творческие вечера именно Аню – вспомнила я черно-белые фото из газет, которые сама же и подшивала в архив. Она была постарше, помиловиднее. Это потом, догадалась я, Аня разочаровала папу: пополнела, не взлетела на журналистский Олимп, не попыталась выйти на интернациональную арену: а как бы хорошо смотрелись статьи о диссидентском поэте где-нибудь в «Нью-Йоркере»? А тем временем перекованная в энергию злость Алекс, талант Алекс, ее желание доказать – вопреки! – сделали свое дело. Она стала звездой, с которой папе захотелось фотографироваться в модной прессе. Глянец не пахнет!

И обе его дочки все ждали, думала я. Девочки росли, все больше понимали про отца, но до конца на что-то надеялись. И вот теперь он умер. И получается, даже эфемерная надежда, что он наконец полюбит их той самой, безусловной любовью, умерла вместе с ним.

– Бессонница, боль в желудке, сердцебиения, одышка. Ничего не напоминает?!

– Я тебя умоляю!

– Вспомни! Она жаловалась на то же самое!