– В случае твоей новой подружки это матерый инфантилизм и жажда внимания! Забыла, как он за ней ухаживает, стоит ей оказаться в постели! Грелки, чай с мятой, завтрак в постель! Хотя, исходя из разницы в возрасте, это она должна уже…

Я толкнула дверь.

– Доброе утро.

– Доброе.

Обе сестры повернулись ко мне от кофемашины. Лицо Алекс – напряженное, еще более угловатое, чем всегда. Анна явно раздражена, но ради меня надевает на лицо светскую улыбку.

– Кофе?

– Спасибо, не откажусь.

Пока машина с шумом выдает мой двойной эспрессо, сестры молчат, каждая явно в своих мыслях.

– Пойду выпью первую чашечку на свежем воздухе. – Я играю в тактичную старую тетушку.

Сестры кивают мне с облегчением – им не терпится вернуться к беседе. Однако тетушки не бывают тактичными. Они просто знают, что летом окна веранды распахнуты. Звук, как дух, реет где хочет. Например, над нагретым утренним солнцем крыльцом.

Я сажусь, глядя на недавно распустившийся розовый лилейник – лето в этом году было поздним. Мы пересаживали их в июле, Двинский говорит, что у них есть греческое имя…

– Аня! Попробуй взглянуть на эту ситуацию не с позиции обиженной дочери, черт возьми!

– Хорошо, постараюсь. Болезненная молодая женщина. Заботливый пожилой супруг. Она – преувеличивает свои болячки, чтобы получить бо2льшую дозу любви и заботы…

– Ты специально отказываешься меня услышать? – Алекс уже кричит. К счастью, Двинский с Валей уехали в город возвращать содержимое вчерашних красивых пакетов.

Я делаю большой глоток кофе, ошпарив язык.

– И эта внезапная забывчивость, черт, неужели ты не помнишь? Даже в тот вечер – забыла мой костюм! Помчалась за ним в ночи…

– Ага. Я тоже вечно все забываю.

– А бессонница?

– И у меня. Еще и волосы выпадают, если хочешь знать.

– Не ерничай! Я хочу знать, что тогда произошло? Она лежала в ванне. Я читала рядом вслух – я всегда плохо читала, но тогда мы не знали, что это дислексия. Помнишь?

– Я помню, Алекс.

– Что потом? Они поругались, папа уехал…

– Они часто ругались. Это вообще ни о чем не…

– Зачем она поехала за тем чертовым костюмом, а? Голова мокрая, на улице – мороз. Соревнования были еще через две недели. Она бы успела. Да, я устроила ей истерику, я очень уставала, у нас каждый день были прогоны, плюс мои неуды по русскому, и папа чувствовал себя униженным, что дочь не умеет ни слова написать без ошибки. Его дочь! Дочь великого поэта. А я требовала свой костюм. Это единственное, чего я имела право требовать, я, вечная двоечница! Но ведь мама могла мне отказать! Черт! Почему она мне не отказала? Я была маленькая совсем. Но ты-то помнишь?

– Там нечего помнить, Алекс, – голос у Анны уставший. – Хватит меня допрашивать. Это уже обсессия.

Я отключаюсь от беседы на веранде. Лилейники, думаю я. Надо будет их подкормить, как отцветут. А сегодня – полить. Раз уж Двинского все равно нет, заняться садоводством. Собрать букеты для всех комнат…

– Таких совпадений не бывает. – Алекс с легким звоном ставит чашку на блюдце.

– Бывают еще и круче. – Анна полощет чашки, выкладывает их в сушилку над раковиной. – Надеюсь, ты объяснила Вале, что проявила несвойственное тебе участие лишь потому, что у нее с нашей покойной матерью одни болячки на двоих?

Люблю сестринскую перебранку. Жаль, что мне нельзя в ней участвовать на равных. Я сощурила глаза: картинка сада передо мной превратилась в розовые и зеленые пятна. Экспрессионизм на грани абстракции. Алекс хочет навести четкость на прошлое. Подход, чреватый неприятными открытиями.

– У них двоих есть еще кое-что общее, – голос Алекс вдруг зазвучал глухо. – Знаешь, что? А точнее, кто?

Химерокаллис. Вот как называется лилейник по-гречески. Красота на один день. Я удовлетворенно вздохнула и встала с крыльца.

Анна молчала. И тогда Алекс припечатала:

– Наш отец.

«Зло всегда имеет человеческое лицо. Спит в нашей постели и ест за нашим столом», – писал Уинстон Оден. А я добавлю: стоит за нашей спиной в образе самого близкого – настолько близкого, что нам и в голову не придет заподозрить дурное.

– Привет.

– О! Какие люди! Ты еще помнишь, что работаешь на меня?

Я пожала плечами, забыв, что Костик меня не видит. Я не работаю на тебя, я работаю на себя, дурашка, неужели ты этого еще не понял? Я чиркнула зажигалкой.

– Курение вредно для здоровья, – хмыкнул он. – Ты же вроде раньше не баловалась?

Я выпустила дым. Это правда, я еще не научилась ни по-настоящему затягиваться, ни делать красивые колечки, выдыхая. Неумеха. Но если кто-то в этой семье режет себя, кто-то уходит в запой, а кто-то – пьет антидепрессанты, то почему я не могу выйти из опыта общения с Двинским с мелкой аддикцией? Станем с Алекс курить на крыльце. Дуэтом.

– Это Алекс беременна, – сказала я, чтобы отвлечь братца от собственных грешков.