Взывая: «Кровь за кровь!»

Лекарю, как ни был он закален, претило переступить

порог человека, к чьей смерти он был непосредственно

причастен, пусть даже вследствие ошибки.

– Отпустите меня, женщины, – сказал он, – мое искус-

ство может помочь только живым – над мертвыми мы уже

не властны.

– Да нет, больной наверху – меньшой сиротка…

Пришлось Двайнингу войти в дом. Но когда он пере-

шагнул порог, его поразило, что одна из кумушек, хлопо-

тавших над мертвым телом, вдруг оборвала пение, а другая

сказала остальным:

– Во имя господа, кто вошел?.. Проступила большая

капля крови.

– Да нет, – возразил другой голос, – это капля жидкого

бальзама.

– Нет, соседки, то была кровь… Еще раз спрашиваю:

кто вошел в дом?

Женщины выглянули из комнаты в тесную прихожую,

где Двайнинг, встревоженный донесшимися до него об-

рывками разговора, нарочно замешкался и не шел дальше,

делая вид, что не различает лесенку, по которой ему над-

лежало подняться на верхний этаж дома скорби.

– Это же только достойный мастер Хенбейн Двайнинг,

– отозвалась одна из сивилл.

– Мастер Двайнинг? – более спокойно подхватила та,

которая заговорила первой. – Наш верный помощник в

нужде? Тогда, конечно, то была капля бальзама.

– Нет, – сказала другая, – это все-таки могла быть и

кровь, потому что лекарю, когда нашли труп, власти при-

казали поковыряться в ране инструментами, а откуда бед-

ному мертвому телу знать, что это делалось с добрыми

намерениями?

– Верно, соседушка, верно! Бедный кум Оливер и при

жизни частенько принимал друзей за врагов, так уж нечего

думать, что он теперь поумнел.

Больше Двайнинг ничего не расслышал, потому что его

втащили по лестнице в горенку вроде чердака, где Магда-

лен сидела на своем вдовьем ложе, прижимая к груди

младенца. У крошки уже почернело личико, и он, задыха-

ясь, выдавливал из себя похожие на карканье звуки, по

которым и получила в народе свое название эта болезнь.

Казалось, недолгая жизнь младенца вот-вот оборвется.

Возле кровати сидел монах-доминиканец со вторым ре-

бенком на руках и время от времени произносил слова

духовного утешения или ронял замечания о болезни.

Лекарь бросил на монаха беглый взгляд, полный того

невыразимого презрения, какое питает человек науки к

знахарю. Его собственная помощь оказалась мгновенной и

действенной. Он выхватил младенца из рук отчаявшейся

матери, размотал ему шею и отворил вену, из которой

обильно полилась кровь, что немедленно принесло облег-

чение больному крошке. Все угрожающие симптомы бы-

стро исчезли, и Двайнинг, перевязав вену, снова положил

младенца на колени полуобезумевшей матери.

Горе несчастной по утраченному супругу, отступившее

было перед смертельной опасностью, угрожавшей ребенку,

теперь нахлынуло на Магдален с новой силой, как река в

половодье, когда она вдруг сокрушит плотину, прегра-

дившую на время ее поток.

– Ах, мой ученый господин, – сказала она, – перед вами

бедная женщина, которую вы знавали раньше богатой…

Но тот, кто вернул мне мое дитя, не оставит этот дом с

пустыми руками. Великодушный, добрый мастер Двай-

нинг, примите эти его четки… они черного дерева и отде-

ланы серебром… Он любил, чтобы вещи были у него кра-

сивые, как у джентльмена. Ну, он больше всякого другого,

равного ему по состоянию, был похож в своих обычаях на

джентльмена, оттого и погиб как джентльмен.

С этими словами в немом порыве скорби она прило-

жила к груди и губам четки своего покойного мужа и снова

стала настойчиво совать их в руки – Двайнингу.

– Возьмите, – сказала она, – возьмите из любви к тому,

кто сам искренне вас любил. Ах, он, бывало, говаривал:

«Если кто может оттащить человека от края могилы, так

только мастер Двайнинг…» И вот его родное дитя воз-