ноги и легкие, о которых люди полагают, что они давно

гниют в могильной земле! Череп Уоллеса, украденный с

лондонского моста, сердце сэра Саймона Фрезера 57, не

боявшегося никого на свете, милый череп прекрасной

Мегги Лоджи*58…

Ох, когда бы только посчастливилось мне заполучить

рыцарскую руку моего многочтимого покровителя!

– Сгинь ты, раб! Ты хочешь, чтобы меня стошнило от

перечня твоих мерзких диковин? Говори прямо, к чему ты

клонишь? Каким образом твоя сделка с подлым палачом

может послужить нам на пользу или спасти моего слугу

Бонтрона?

– Я это советую вашей рыцарской чести только на

случай крайности, – ответил Двайнинг. – Но допустим, бой

состоялся и наш петух побит. Вот тут нам важно держать

его в руках: пусть знает, что, если он не победит, мы

все-таки спасем его от казни – но только если он не скажет

на исповеди ничего, что бросит тень на вашу рыцарскую

честь.

– Стой! Меня осенило! – сказал Рэморни. – Мы можем

сделать больше… Можем вложить в уста Бонтрону слово,

57 Знаменитый предок Ловатов, повешенный и четвертованный в Хэлидон-хилле.

58 Красивая девушка, любовница Давида II.

которое будет не совсем приятно тому, кого я проклинаю

как виновника собственной моей беды. Пойдем в конуру

этого дворового пса и разъясним ему, как он должен себя

вести при всех возможных обстоятельствах. Уговорить бы

его на испытание гробом, и мы в безопасности – это ведь

только зря народ пугают. Если он предпочтет поединок –

он свиреп, как затравленный медведь, и, возможно, одолеет

противника, – тогда мы не только в безопасности, мы от-

мщены. Если же Бонтрон будет сам побежден, мы пустим в

ход твой фокус, и, если ты сумеешь чисто обделать дело,

мы еще продиктуем ему предсмертную исповедь и вос-

пользуемся ею (а как – я объясню тебе при следующей

встрече), чтобы ускорить месть за мои обиды! Все же ос-

тается некоторый риск. Допустим, наш бульдог будет

смертельно ранен на арене боя – что тогда помешает ему

выбрехать совсем не ту исповедь, какую мы хотим ему

внушить?

– Пустое! Лекарь уладит и это! – сказал Двайнинг. –

Поручите мне выходить его, дайте мне случай хоть раз

приложить палец к его ране, и я вам поручусь, он ничего не

выдаст.

– Эх, люблю, когда черт покладист и не надо его ни

уламывать, ни поощрять! – сказал Рэморни.

– Зачем? Я и без того рад услужить благородному ры-

царю.

– Пойдем, вразумим нашего пса, – продолжал рыцарь. –

Он тоже будет сговорчив, потому что, как истый пес, он

умеет отличить, кто кормит, а кто дает пинка, моего быв-

шего царственного господина он люто возненавидел за

оскорбительное обхождение и унизительные клички, ка-

кими тот награждал его. И я еще должен вызнать у тебя

подробно, какой уловкой ты рассчитываешь вырвать со-

баку из рук оголтелых горожан.

Оставим двух достойных друзей плести свою интригу,

к чему она привела, мы узнаем в дальнейшем. Хоть и раз-

личные по складу, оба они были, каждый по-своему, при-

способлены измышлять и проводить в жизнь преступные

замыслы, как приспособлена борзая хватать дичь, которую

подняла легавая, а легавая – выслеживать добычу, которую

углядел глаз ищейки. Гордость и эгоизм были главной

чертой у обоих, но в людях, принадлежавших к двум раз-

ным сословиям, в людях разного воспитания и дарования

эти свойства проявлялись по-разному.

Что могло быть более несходно с надменным тщесла-

вием придворного фаворита, любимца дам и отважного

воина, нежели заискивающая приниженность лекаря, ко-

торый, казалось, принимал оскорбления с подобостраст-

ным восторгом, в то время как в тайниках души он созна-

вал, что обладает высоким превосходством учености –

силой, какую дают человеку знание и ум, бесконечно его

возвышавшие над невежественной знатью современного

ему общества. Это свое превосходство Хенбейн Двайнинг