пира. Уж он-то на таких праздничных собраниях никогда

не лез в карман за крепкой шуткой!

– Если бы мог он здесь присутствовать, – трезво заме-

тил Крейгдэлли, – он, безусловно, притязал бы на венец

победителя и клялся бы, что лично отомстил за свое

убиение.

Разошлись уже под звон вечерних колоколов, причем

наиболее степенные направились в церковь, где они с по-

лузакрытыми глазами и лоснящимися лицами составили

самый набожный и примерный отряд великопостной па-

ствы, другие же поспешили домой, чтобы в кругу семьи

рассказать во всех подробностях о битве и о пире, а кое-кто

предпочел, надо думать, те вольности, какие могла пре-

доставить таверна, двери которой великий пост не держал

так строго на запоре, как требовал церковный канон. Генри,

разгоряченный добрым вином и похвалами сограждан,

вернулся в Уинд и завалился на кровать, чтоб увидеть во

сне безоблачное счастье с Кэтрин Гловер.

Мы упоминали, что по завершении битвы зрители

разделились на две неравные половины. И если первая –

меньшая, но более почтенная – веселой процессией пошла

за победителем, вторая – куда более многочисленная, то,

что можно бы назвать толпой, или, если хотите, сбродом, –

последовала за побежденным и осужденным Бонтроном,

которого повели в другую сторону и для другого дела. Что

бы ни говорили о сравнительной приятности дома скорби и

дома веселья при иных обстоятельствах, не подлежит со-

мнению, какой из них больше привлечет посетителей, ко-

гда предложат выбор: смотреть ли нам на беды, нами не

разделяемые, или же на пиршества, в коих мы не примем

участия. Соответственно и двуколку, повезшую преступ-

ника на казнь, провожала куда большая часть обывателей

города Перта.

Рядом с Бонтроном в двуколку сел монах, и убийца без

колебаний повторил ему под видом исповеди ту же ложь,

какую он провозгласил на поле битвы: будто засада, в ко-

торую попал по ошибке злополучный шапочник, была

устроена по требованию герцога Ротсея. Свой навет он с

невозмутимым бесстыдством бросал и в толпу, уверяя всех,

кто близко подходил к повозке, что исполнил прихоть

герцога и за это идет на казнь. Он долго повторял эти слова

с угрюмым упрямством, как затверженный урок, так лжец

настойчиво твердит одно и то же, стараясь путем повто-

рения придать веру своим словам, когда чувствует в душе,

что веры они не заслуживают. Но вот, подняв глаза, он

увидел вдали черный остов виселицы, с лестницей и ро-

ковой веревкой, поднимавшийся на горизонте на добрых

сорок футов в вышину, и тут он вдруг умолк, и монах за-

метил, что осужденного охватила дрожь.

– Утешься, сын мой, – сказал добрый священник, – ты

сознался и получил отпущение. Твое покаяние будет оце-

нено в меру твоей искренности. И хотя сердце твое жестоко

и руки залиты кровью, церковные молитвы в положенный

срок вызволят тебя из карающих огней чистилища.

Эти уверения как будто рассчитаны были усилить, а не

успокоить страх преступника, которого разбирало сомне-

ние: а что, если меры, принятые, чтобы спасти его от

смерти, не окажут действия? Смущала также мысль: да и

впрямь ли кому-нибудь выгодно хлопотать о его спасении?

Он знал хорошо своего господина и знал, как спокойно

пожертвует он человеком, если в будущем тот может ока-

заться опасным свидетелем против него.

Но так или иначе, судьба его была решена, от нее не

уйти! Медленно приближалась процессия к роковому

«дереву», воздвигнутому на высоком берегу реки в полу-

миле от городских стен. Это место выбрали в расчете на то,

чтобы тело несчастного, отданное воронью, было видно

издалека и со всех четырех сторон. Здесь исповедник пе-

редал Бонтрона палачу, который помог преступнику под-

няться на лестницу и, как показалось зрителям, совершил

казнь согласно предписаниям закона. С минуту повешен-

ный боролся за жизнь, но вскоре утих и повис бездыхан-