колени отказываются нести свою ношу. Что это значит?

Верно, всё твои лекарские фокусы, собака!

– Так и есть, честный Бонтрон, – сказал Двайнинг, – и за

эти фокусы ты еще поблагодаришь меня, когда уразумеешь

их суть. А пока растянись на корме и дай мне завернуть

тебя в плащ.

Бонтрону помогли забраться в лодку и уложили его там

поудобнее. На хлопоты своих спасителей он отвечал по-

фыркиванием, напоминающим хрюканье кабана, когда он

дорвался до особенно приятной пищи.

– А теперь, Банкл, – сказал лекарь, – вы знаете сами,

почтеннейший оруженосец, что на вас возложено. Вы

должны сплавить этот живой груз вниз по реке до Нью-

бурга, где вам надлежит распорядиться им согласно при-

казанию, кстати, тут его кандалы и лямки – предметы, го-

ворящие, что он подвергался заключению и был затем ос-

вобожден. Свяжите все это вместе и бросьте по пути в

самый глубокий омут: если их найдут при вашей особе, они

могут кое-что показать против всех нас. С запада дует

легкий теплый ветер – на рассвете, когда вы устанете гре-

сти, он позволит вам поставить парус. А вы, другой мой

доблестный воин, господин паж Ивиот, вам придется вер-

нуться со мною в Перт пешком, потому что здесь нашей

честной компании следует разделиться… Прихватите с

собою фонарь, Банкл, вам он будет нужнее, чем нам, и

позаботьтесь прислать мне назад мою фляжечку.

Когда пешеходы шагали обратной дорогой в Перт,

Ивиот высказал предположение, что пережитое Бонтроном

потрясение отразилось на его умственных способностях, в

особенности на памяти, и что к нему едва ли полностью

вернется рассудок.

– С дозволения вашего пажества, это не так, – сказал

лекарь. – Рассудок у Бонтрона от природы крепкий, он

только некоторое время будет еще колебаться: так маятник,

когда его толкнут, походит из стороны в сторону, а потом

придет в равновесие и остановится. Из всех наших умст-

венных способностей памяти наиболее свойственно поки-

дать нас на какое-то время. Глубокое опьянение или

крепкий сон равно отнимают ее у нас, и все-таки она воз-

вращается, когда пьяный протрезвится, а спящий – про-

снется. То же действие производит иногда и страх. Я знал в

Париже преступника, приговоренного к повешению, при-

говор соответственно привели в исполнение, и преступник

не выказал на эшафоте особенной боязни, вел себя и вы-

ражался, как обычно ведут себя в таких условиях люди.

Случайность сделала для него то, что сделало хитроумное

приспособление для любезного нашего друга, с которым

мы только что расстались. Повешенного сняли с виселицы

и выдали друзьям раньше, чем в нем угасла жизнь, и мне

выпало счастье приводить его в чувство. Но хотя во всем

остальном он быстро оправился, он почти ничего не пом-

нил о суде и приговоре. Из своей исповеди в утро казни…

хе-хе-хе! – лекарь захихикал по своей привычке, – он потом

не помнил ни слова. Не помнил ни как вывели его из

тюрьмы, ни как шел он на Гревскую площадь, где его ве-

шали, не помнил тех набожных речей, которыми –

хе-хе-хе! – он направил на истинный путь – хе-хе-хе! –

столь многих добрых христиан… не помнил, как влез на

роковое «дерево» и совершил свой роковой прыжок, – обо

всем этом у моего выходца с того света ничего не сохра-

нилось в памяти64… Но вот мы и подошли к месту, где нам,

надлежит расстаться, потому что, если мы встретимся с

дозором, не подобает, чтобы нас видели вместе, да и ос-

торожности ради нам лучше войти в город разными воро-

тами. Мне моя профессия служит всегда приличным из-

винением, в какое бы время дня и ночи я ни вздумал уйти

или вернуться. А для себя, ваше пажество, вы сами поды-

щете вразумительное объяснение.

– Я скажу, если спросят, что такова моя воля, этого

будет достаточно, – сказал высокомерно юноша. – Все же я

хотел бы по возможности избежать проволочки. Месяц

светит тускло, и дорога черна, как волчья пасть.

– Ну-ну! – заметил врач. – Пусть это не тревожит моего