слух, и гласные звучали в нем более открыто. Все же она

поняла, что ее оставляют со старой дамой, и, кротко скре-

стив руки на груди, со смирением склонила голову. Потом

она посмотрела на кузнеца с выражением искренней при-

знательности и, устремив глаза ввысь, схватила его руку и

хотела, видно, в порыве глубокой и страстной благодар-

ности поцеловать его жилистые пальцы. Но тетушка

Шулбред не дала ей выразить свои чувства на чужеземный

лад. Она встала между ними и, отпихнув в сторону несча-

стную Луизу, сказала:

– Нет, нет, ничего такого я не допущу! Ступай в запе-

чье, сударыня, а когда Гарри Смит уйдет, тогда, если тебе

так уж надобно целовать руки, можешь сколько угодно

целовать их мне… Ты же, Гарри, беги к Симу Гловеру, а то,

если мисс Кэтрин прослышит, кого ты привел в свой дом,

ей это, пожалуй, так же не понравится, как и мне… Ну, еще

что?.. С ума сошел человек! Никак ты собрался идти без

щита, когда весь город взбудоражен?

– Ты права, женщина, – сказал оружейник и, закинув

щит за свои широкие плечи, поспешил уйти из дому, пока

не возникли новые помехи.

ГЛАВА XIII

Как в сердце ночи резок и криклив

Лихой волынки звонкий перелив!

И снова горцам радость битв желанна:

В них доблесть дышит, память пробудив

О мятежах бурливых неустанно…

Байрон*

Пора нам расстаться с менее значительными участни-

ками нашей исторической драмы и проследить, что тем

временем происходило среди лиц более высоких и влия-

тельных.

Перейдем из дома оружейника в зал королевского со-

вета и вернемся к тому часу нашего повествования, когда

шум во дворе улегся и разгневанные предводители двух

враждующих сторон были призваны предстать пред лицом

короля. Они вошли, досадуя и сумрачно косясь друг на

друга, настолько поглощенные мыслями о своих обидах,

что оба были равно не склонны и не способны к разумному

обсуждению вопросов. Один Олбени, спокойный и ловкий,

казалось, приготовился извлечь выгоду для себя из их

обоюдного недовольства и, что бы ни произошло, все ис-

пользовать для приближения к своей далекой цели.

Хотя нерешительность короля и граничила с робостью,

она не мешала ему принять внушительный вид, какой по-

добал монарху. Только под давлением тяжелых обстоя-

тельств, как мы видели в предшествующей сцене, он мог

утратить видимость самообладания. Вообще же его можно

было без труда отклонить от его намерений, но не так легко

бывало вынудить его расстаться с достойной осанкой. Он

принял Олбени, Дугласа, Марча и приора (этих так плохо

подходящих друг к другу членов своего пестрого совета) с

той любезностью и величием, которые напоминали каж-

дому из надменных пэров, что он стоит пред своим суве-

реном, и призывали их к должной почтительности.

Приняв их приветствия, король знаком пригласил их

сесть, и, когда они усаживались, явился Ротсей. Принц

грациозно подошел к отцу и, став на колени у его скаме-

ечки для ног, попросил благословения. Роберт с плохо

скрытой нежностью и печалью попробовал, возлагая руку

на голову юноши, придать своему лицу выражение уко-

ризны и сказал со вздохом:

– Да благословит тебя бог, мой легкомысленный

мальчик, и да придаст он тебе мудрости на будущие годы.

– Аминь, дорогой мой отец! – ответил Ротсей с глубо-

ким чувством, какое нередко прорывалось у него в счаст-

ливые минуты.

Затем с почтительностью сына и вассала он поцеловал

руку короля и, поднявшись, не сел среди участников со-

вета, а стал немного сбоку, за королевским креслом, таким

образом, что мог, когда захотел бы, шептать на ухо отцу.

Король пригласил настоятеля доминиканцев занять

место за столом, где были разложены письменные при-