Шрифт:
По его мннію, это непонятная и искаженная мерзебургская формула. Мн кажется, что Эберманъ ошибся. Приведенный здсь заговоръ, по моему, отнюдь не является искаженіемъ мерзебургской формулы. Напротивъ, онъ даетъ ключъ къ пониманію того пути, какимъ создалась сама мерзебургская формула. Мн кажется, Эберманъ потому счелъ ее искаженіемъ, что онъ неправильно понялъ, о какихъ тутъ жилахъ и костяхъ идетъ рчь. Когда читаешь
215
мерзебургскій заговоръ, тамъ это кажется вполн понятнымъ. Когда тамъ говорится: „кость къ кости, жила къ жил“, то естественно, что представляешь себ дло такъ: при свих кости и жилы разошлись, и вотъ ихъ теперь составляютъ — кость къ кости, жила къ жил. Когда подобное пониманіе приложишь къ нмецкому четверостишью, то дйствительно получается безсмыслица. Но дло обстоитъ нсколько иначе. Сопоставимъ нсколько данныхъ, имющихъ отношеніе къ разбираемому мотиву. Къ сожалнію, мн удалось найти ихъ очень немного. Начнемъ съ четверостишья. Чмъ оно отличается отъ мерзебургской формулы? Главнымъ образомъ тмъ, что въ него вставлено слово Streich’. Для Эбермана это слово спутало всю формулу. Мн, напротивъ, даетъ ключъ къ ея пониманію. Оно важно тмъ, что даетъ указаніе на дйствіе. Правда, дйствіе какъ будто безсмысленное. Но оно безсмысленно только при томъ представленіи о формул, какое у насъ создалось благодаря мерзебургскому заговору. Допустимъ, что мы раньше не знали той формулировки. Допустимъ, что мы прямо встртились съ нмецкимъ четверостишьемъ. Было бы тогда для насъ треніе жилы о жилу и т. д. безсмысленнымъ? Нтъ, оно было бы только непонятно. Мы бы спросили: какую жилу трутъ о какую, какую кость о какую? Вотъ и постараемся разршить этотъ вопросъ. Есть заговоръ отъ свиха1), читая который, знахарь долженъ сложить пальцы рукъ, вложивши ихъ одни между другими, и держать ихъ такимъ образомъ на больномъ мст. Въ заговор говорится: „кость къ кости прилагаетъ, кровь къ крови приливаетъ…“ Что при этомъ обряд получается? А получается то, что мясо ложится къ мясу, суставъ къ суставу и т. д. Въ Германіи знахарка лчитъ заочно переломъ ноги. Для этого, она связываетъ вмст дв ножки скамейки2). Во Франціи знахарь, когда лчитъ отъ свиха, прикладываетъ свою голую ногу къ ног больного, говоря: ante, ante, super ante, antete3). Или длаетъ
216
крестъ большимъ пальцемъ ноги1). Бессмысленная фраза абракадабра — примняется въ самыхъ разнообразныхъ случаяхъ и спеціальнаго отношенія къ свиху не иметъ. Но прикосновеніе здоровой ноги знахаря къ больной иметъ важное значеніе. Въ этомъ именно дйствіи и заключается лченіе. Мы пришли къ хорошо извстному симпатическому пріему лченія. Передъ нами обрядъ, передающій желательное свойство отъ предмета, обладающаго имъ, предмету нуждающемуся. Желательно, чтобы въ свихнутой ног кость и жилы стали на свое мсто, и вотъ знахарь прикладываетъ къ ней свою здоровую ногу, въ какой вс члены на мст. Точно такъ же, мы видли, холодную мертвую руку прикладываютъ къ воспаленной. Когда корова лишится молока, то, чтобы вернуть его, даютъ кусокъ хлба молочной коров, а когда она начнетъ его жевать, отнимаютъ у ней и отдаютъ больной. И больная корова будетъ такъ же хорошо доиться2). Отъ неплодія пьютъ молоко женщины, родившей перваго ребенка3). Медвдь прикосновеніемъ лапы передаетъ свою силу больному. Если подобная передача возможна, то тмъ боле возможно исцленіе свихнутой ноги прикосновеніемъ ноги знахаря. Цлебная сила приписывается не только знахарю, но и всему, что такъ или иначе съ нимъ связано, исходитъ отъ него4). Поэтому и прикосновеніе здоровой его ноги къ больной исцлитъ больную. Выше былъ приведенъ заочный способъ лченія свиха. Теперь и онъ понятенъ. Связывая дв ножки скамьи, знахарка изображаетъ соединеніе двухъ ногъ, котораго нельзя произвести за отсутствіемъ паціента. Не указываетъ ли на предполагаемый пріемъ лченія слдующій, очень странный и, вроятно, сильно искаженный заговоръ: „Переломъ къ перелому, глазъ къ глазу, зубъ къ зубу, рука къ рук, нога къ ног, жизнь къ жизни“5)!
217
Можно теперь отвтить и на вопросъ, про какія жилы и кости говоритъ нмецкое четверостишіе. Трется здоровый суставъ о поврежденный. Примненіе формулы къ лченію ранъ заставило упоминать еще и кровь. Теперь будто бы изуродованный заговоръ вполн понятенъ. Когда дйствіе, треніе здороваго члена о поврежденный, забылось, то подъ костями и жилами стали подразумвать не члены разныхъ лицъ, а кости и жилы свихнутаго члена. Эпическая часть — наростъ позднйшій. Прослдить, какъ она развивалась изъ первоначальной формулы, нтъ никакой возможности. Очевидно, уже много болe тысячелтія прошло съ тхъ поръ, какъ совершился этотъ процессъ. Дошедшіе до насъ заговоры почти вс эпическіе, но часто переродились уже до полной неузнаваемости. Только посл сличенія цлаго ряда заговоровъ иногда можно открыть, что такой-то заговоръ принадлежитъ къ мерзебургскому мотиву. Особенно много такихъ редакцій въ сборник Романова. Надъ русскими редакціями этого мотива можно произвести работу не мене интересную, чмъ сдлалъ Эберманъ надъ западно-европейскими. Но это не входитъ въ мою задачу. Моя цль только указать возможный источникъ мотива.
Мерзебургскій мотивъ интересовалъ кром Буслаева и другихъ русскихъ изслдователей. Приведу мнніе Зелинскаго. Онъ, не соглашаясь съ Веселовскимъ, высказавшимъ мысль, что разсказъ о поздк боговъ, содержащійся въ мерзебургскомъ заговор, воспроизводитъ какую-нибудь подробность изъ нмецкой миологіи, говоритъ: „Предположимъ для простоты, что существовалъ разсказъ о поздк боговъ въ лсъ, но безъ дальнйшихъ подробностей. Случилось человку, знавшему этотъ разсказъ, похать самому, и конь его вывихнулъ ногу. Размышляя о томъ, какъ бы пособить горю, человку вспомнилась поздка въ лсъ боговъ, и пришло въ мысль: „Что, если бы и у бога захромалъ конь? Конечно боги заговорили бы вывихъ. Бальдеръ и другіе боги, пожалуй, не заговорили бы, а Воданъ заговорилъ бы: и пришлась бы кость къ кости, кровь къ крови, суставъ къ суставу“. Вотъ и готово явленіе для сравненія въ заговор, и могъ бы получиться заговоръ: „Какъ Воданъ заговорилъ бы вывихъ
218
и т. д. такъ я заговариваю“, или въ томъ вид, въ какомъ извстенъ на самомъ дл“1). Посл всего выше сказаннаго такое объясненіе происхожденія мерзебургскаго мотива ни въ коемъ случа принято быть не можетъ. Кром того „для простоты“ Зелинскій извратилъ самую форму мотива. Какъ я уже говорилъ, форма пожеланія, выраженнаго въ сравненіи, чужда мерзебургскому мотиву. Нельзя также согласиться и съ тмъ, что въ мерзебургскомъ заговор отразилась подробность нмецкой миологіи. Напротивъ, эта подробность попала въ миологію только благодаря заговору. Относительно того, чмъ объясняется наличность одного и того же мотива у русскихъ и нмцевъ, вопросъ, возбужденный Буслаевымъ, можно, мн кажется, пока только утверждать одно, что обрядъ, изъ какого развился мотивъ, существовалъ, какъ у тхъ, такъ и у другихъ. Онъ существовалъ не только у русскихъ и нмцевъ, а и у другихъ европейскихъ народовъ. Древность самаго мотива (Атарва-Веда) свидтельствуетъ о еще боле глубокой древности породившаго его обряда. Вполн возможно, что онъ вынесенъ европейскими народами изъ общей ихъ колыбели. Самый же мотивъ на почв общаго обряда могъ потомъ развиваться у различныхъ народовъ вполн самостоятельно. У нмцевъ онъ принялъ эпическую обработку еще въ эпоху языческую. Поэтому у нихъ въ эпическую часть и попали языческіе боги. У другихъ эпическая часть могла появиться уже въ эпоху христіанства. Отсюда — Христосъ и святые.
Блорусскіе заговоры подсказываютъ возможность и другого объясненія мерзебургскаго мотива. Въ нихъ идетъ иногда рчь о какихъ-то костяхъ. О костяхъ говоритъ и слдующій латышскій заговоръ: „Слово Господне рекло мн: и я пошелъ. Я очутился на великомъ пол, гд лежало много костей. Онъ меня спросилъ: видишь ли? Скажи этимъ костямъ: жилка къ жилк, косточка, къ косточк, обтянитесь новою кожею, дыханіе Господне наводитъ на васъ жизнь“2). Другими словами: Слово
219
Господне повелло произнести мерзебургскій заговоръ надъ костями. Блорусскій заговоръ говоритъ, что Христосъ какіе-то „суставки-суколнки ломавъ и гэтому рабу прикладавъ“1). „Шовъ Господзь по широкой дорози, по вяликихъ лясахъ, по зялёныхъ лугахъ, косточки-суставки собиравъ, рабу отъ зьвиху помочи дававъ“2). Надъ костями что-то продлывается. Христосъ, мы видли, прикладываетъ ихъ къ больному. „Ходзила прачистая и съ святымы апостоламы по горахъ, по поляхъ, по межахъ, косточки збирала и ў кучку складала, и больша до большія, и меньша до меньшія — и складзицеся, и сросьцицеся у раба божаго“…3). А вотъ и боле осмысленное дйствіе: „пресвятая Палея косточки-суставочки собирала, пресвятой Бугуродзицы на престолъ выкладала. Пресвятая Бугуродзица суставы брала, суставъ у суставъ уставляла… скорбь и болзнь поживляла“4). Очевидно, мы имемъ указаніе на изобразительную чару. Вкладываніе сустава въ суставъ изображало вправленіе вывихнутаго члена.