Эберманъ, изслдуя мотивъ, названный имъ Jordan-Segen, приводитъ въ числ его различныхъ редакцій и варіантовъ слдующій: Christus ging mit Petrus "uber den Jordan, und stach einen Stab in den Jordan, sagte:Stehe, wie der Wald und Mauer5).

Въ морфологіи былъ приведенъ образецъ Jordan-Segen. Если вглядться какъ слдуетъ, то оказывается, что настоящій заговоръ отъ крови съ мотивомъ Jordan-Segen связываетъ одно только имя Jordan. Эберманъ и считаетъ его сильнымъ искаженіемъ мотива. Мн же кажется неправильнымъ считать этотъ заговоръ искаженіемъ мотива Jordan-Segen. Напротивъ, если глянуть на него съ нашей точки зрнія, онъ представляетъ довольно хорошо сохранившійся вполн самостоятельный мотивъ. Это одинъ изъ очень рдкихъ случаевъ, отразившихъ въ одной сжатой формул вс стадіи развитія. Во-первыхъ, въ эпической

220

части сохранилось указаніе на чары дйствіемъ: втыканіе въ воду прута. Во-вторыхъ, сила обряда оправдана авторитетомъ преданія: его совершаетъ Христосъ. Въ-третьихъ, сохранилась память о первоначальной формул въ выраженіи —.stehe, wie der Wald und Mauer Въ-четвертых развитіе эпической части. Въ-пятыхъ, сила слова оправдана преданіемъ: основную формулу произноситъ Христосъ. Такая цлостность только подтверждаетъ, что заговоръ не искаженъ, а, напротивъ, представляетъ нчто органически развившееся. Изъ чего развивался этотъ организмъ, даетъ поводъ предполагать упоминаемое въ немъ втыканіе въ воду прута. Въ Польш, если хотятъ удерждать (остановить) у кого-нибудь мочу, то берутъ березовый прутъ и вбиваютъ въ дно источника. На прут длаются нарзы. Сколько нарзовъ — столько дней не будетъ мочи1). Полная аналогія съ обрядомъ, описаннымъ въ заговор Эбермана. Только заговоръ примняется для останавливанія крови, а обрядъ — для останавливанія мочи. Можно было бы предположить, что заговоръ, развившійся изъ обряда останавливанія мочи, посл того, какъ оторвался отъ обряда, перешелъ въ кругъ заговоровъ отъ крови. Такія явленія не рдки. И мы уже съ ними встрчались при разбор предыдущихъ мотивовъ. Но мн кажется, что едва ли дло обстояло такъ. Врне предположить, что сходный обрядъ примнялся и для останавливанія крови. На это есть намеки. Въ Германіи на самомъ дл палка или втка употребляется при останавливаніи крови2). Есть даже такой рецептъ: трижды касаются раны ивовымь прутомъ и бросаютъ его въ проточную воду3). Кажется, что это искомый обрядъ въ процесс отмиранія. Указанія на присутствіе при останавливаніи крови палки встрчаются и въ русскихъ заговорахъ. „Ехала баба по рики, дёржала палку в руки, палкой помахивала, крофь заговаривала. Веки по веки, отныни довеки. Аминь“4). Есть даже указаніе на

221

какое-то рзаніе прута: „…стоит прут, этот прут я резала. Кора как не отставаёт, так бы у р. б….“1). Въ судебник Казимра IV сохранился заговоръ отъ крови. При совершеніи его рекомендуется взять на пути „древцо“, омочить его въ крови и писать на „чал“ (чел?) таинственныя слова; потомъ уже произносить заговоръ2). Обратимъ вниманіе еще на то обстоятельство, что въ русскихъ заговорахъ отъ крови часто говорится о Богородиц, Христ или святомъ, идущемъ съ тростью, съ палкой, жезломъ, копьемъ. „Шелъ Господь съ небесъ съ вострымъ копьемъ, ручьи протоки запираетъ, руду унимаетъ“3). Очевидно, онъ протоки запираетъ, втыкая въ нихъ копье. Стояніе копья или прута означало стояніе воды и крови или мочи. Марія съ жезломъ (Stab) встрчается и въ западно-европейскихъ заговорахъ4). Приведенные здсь русскіе и нмецкій заговоры я считаю родственными между собою. Они вовсе не искаженіе мотива Jordan-Segen. Я даже склоненъ предполагать, что самый-то мотивъ Jordan-Segen развился изъ этого послдняго мотива. Однако сейчасъ прослдить это перерожденіе не могу. Предложенное объясненіе разбираемаго мотива находитъ подтвержденіе въ латышской знахарской практик. Тамъ, чтобы остановить кровавый поносъ, втыкаютъ въ кровавое изверженіе осиновые прутики5). Очевидно, это запираніе кроваваго потока. Еще ясне смыслъ другого обряда. Чтобы остановить кровь, надо вынуть изъ земли колъ, пустить туда нсколько капель крови и опять воткнуть колъ6). На почв подобнаго обряда и могъ возникнуть образъ святого съ палкой, запирающаго (кровавые) потоки. Интересенъ рецептъ, какой даетъ одинъ заговоръ: „Литовецъ детъ по морю, позади его бочка. Выдерни втулку, вколоти втулку, сржь втулку: ни капельки больше не

222

потечетъ“1). Въ латышскихъ заговорахъ отъ крови очень распространено поминаніе какой-то металлической запруды: стальной крестъ, желзный мечъ, чаще желзная платина2). Мн кажется, что эти образы попали въ заговоръ потому, что существовалъ и кое-гд еще существуетъ пріемъ останавливанія крови прикладываніемъ къ ран металлическаго предмета. Прикладываютъ, напр., монету3). Очевидно, этимъ желаютъ поставить „желзную платину“ для потока. Подъ вліяніемъ такихъ обрядовъ могли возникать въ заговорахъ выраженія въ род „да будетъ твердо, какъ желзо, какъ сталь“4) и т. д. „Маленькая, маленькая быстрая рчка желзомъ и сталью запружена“5).

Въ сборник заговоровъ XVII вка приводится такой рецептъ отъ ранъ: „Аще будетъ мдь или желза и ты держи больное мсто треми персты“…6). Желзо и мдь — симпатическія средства отъ крови. Отъ этихъ предметовъ отвлекаются симпатическіе эпитеты, которые могутъ обращаться и въ сквозные. „Въ желзной ступ сидитъ желзная баба“ и т. д.7).

Совмстное существованіе двухъ способовъ останавливанія крови не могло, конечно, не отразиться на смшеніи мотивовъ сопровождавшихъ ихъ заговоровъ. Смшеніе мотивовъ могло произойти тмъ легче, что самые симпатическіе предметы могли близко соприкасаться. Съ одной стороны, для останавливанія крови примняется палка, съ другой — желзо, сталь. Жезлъ съ желзнымъ наконечникомъ, копье вполн удовлетворяютъ тому и другому пріему. Благодаря этому скрещиванію, мн кажется, и могли появиться въ заговорахъ образы Богородицы съ жезломъ, Христа съ копьемъ и т. п.

Любопытно отмтить, что въ былин Добрыня Никитичъ,

223

произнося заговоръ противъ зминой крови, пользуется копьемъ:

Говоря о заговорахъ отъ крови, нельзя не коснуться очень распространеннаго въ этихъ заговорахъ образа красной двицы. Обычно она представляется сидящей на камн и шьющей красной ниткой. Хотя эпитетъ „красная“ принадлежитъ въ народной поэтик къ числу постоянныхъ эпитетовъ двицы и означаетъ „красивую“, „прекрасную“ двицу, въ данномъ случа, мн кажется, его надо понимать въ буквальномъ смысл: двица красная цвтомъ, т. е. мы имемъ дло съ симпатическимъ эпитетомъ, какъ въ заговорахъ отъ огника. Какъ тамъ, такъ и здсь эпитетъ отвлеченъ отъ того явленія, на какое направляется заговоръ, и переносится въ заговоръ. Въ заговорахъ отъ крови „красная“ двица обыкновенно либо шьетъ „красными“ нитками, либо мотаетъ „красный“ клубокъ. Въ латышскихъ заговорахъ вмст съ „красной“ двицей появляется „красный“ кирпичъ2). Такое толкованіе подтверждается тмъ фактомъ, что у латышей „красная“ двица появляется только въ заговорахъ отъ крови. Очевидно, что это не постоянный эпитетъ двицы, a симпатическій эпитетъ, отвлеченный отъ крови. Наряду съ двицей говорится и о „красномъ“ человк3), „красномъ“ нмц4). Эпитетъ „красный“ въ качеств сквозного симпатическаго встрчается и въ русскихъ заговорахъ5). Понятно и почему двица представляется шьющей. Раны часто зашиваются. Соотвтственно съ этимъ и въ заговорахъ читаемъ, напримръ, такъ:

224

„Возьму, раба Божья, булатнюю иголку и шолковую нитку зашью у раба Божья эту рану…1).

Мотивъ ризы. Въ заговорахъ, особенно отъ дтскихъ болзней, часто упоминается какая-то риза или пелена. Она находится либо у Матери Божіей, либо у бабушки Соломониды, либо у другихъ святыхъ. Къ нимъ обращается просьба стереть съ р. б. уроки, притки и т. д. Или же прямо говорится, что он стираютъ уже. Чья риза или пелена — опредленно въ заговорахъ не устанавливается. Она то просто называется ризой2), то ризой св. Феодосія3), то ризой Богородицы, Христовой4). Неустойчивость именъ дйствующихъ лицъ и названій ризы (пелена, покровъ) указываетъ на то, что мотивъ этотъ не выработалъ опредленной традиціи, хотя уже явный перевсъ замтенъ въ пользу Богородицы. Кажется, что здсь мы имемъ дло съ процессомъ подысканія подходящаго преданія къ существующему на лицо обряду. Обрядъ указываетъ только на то направленіе, въ какомъ должна сложиться эпическая часть. Обстановка же и дйствующія лица подсказываются уже готовыми ходячими заговорными образами. Въ чемъ же состоитъ направляющій обрядъ? Существуетъ обрядъ обтиранія больного (стиранія съ тла болзни). Обтираютъ рубахой, тряпицей и т. п.5). Обтираетъ мать ребенка подоломъ6). У мазуровъ больного обтираютъ 9-ю разными платками или тряпками7). Что за смыслъ въ этомъ дйствіи? Иногда, обтирая подоломъ, поясняютъ — „чмъ родила, тмъ и отходила“. Очевидно, между рожденіемъ и здоровымъ состояніемъ усматривается какая-то связь, и для достиженія послдняго надо какъ-нибудь изобразить, напомнить первое. Мы уже выше встрчались съ этимъ представленіемъ, когда говорилось о томъ, какъ страдающій импотенціей обрызгиваетъ себя мочей, приговаривая, что онъ родился

225

въ моч. То же самое представленіе играетъ, очевидно, нкоторую роль и при протаскиваніи больного черезъ дерево и другіе предметы. Какой первоначально смыслъ имло это протаскиваніе, вопросъ спорный. Одни ученые полагаютъ, что такимъ образомъ боль какъ бы передается предмету, чрезъ который протаскиваютъ; другіе, наоборотъ, что такъ получаютъ желательное свойство отъ предмета; третьи, наконецъ, полагаютъ, что протаскиваніемъ изображалось рожденіе: очищались, какъ бы снова рождаясь. Въ настоящее время существуютъ данныя, подтверждающія вс три взгляда. Вопросъ о первоначальномъ смысл тмъ боле трудно ршить, что оба вида лченія — и передача качества и изображеніе — одинаково древни. Для насъ сейчасъ важно только отмтить, что послдній взглядъ иметъ нкоторое основаніе. Это иллюстрируется отчасти рецептомъ, сохранившимся въ книг 17 вка. По немъ ребенокъ, протаскиваемый сквозь дерево, долженъ быть „голымъ, какъ новорожденный“1). Кажется, отголосокъ того же взгляда мы имемъ и въ обтираніи подоломъ матери. Когда же потребовалось оправданіе дйствія преданіемъ, стали подбирать или создавать подходящія ситуаціи. То вспоминается, что Іисусъ Христосъ крестился въ Іордан и отирался пеленой2); то бабушка Соломонида обтираетъ новорожденнаго3); то говорится, что „прійде Пречистая Богородица съ борчатою пеленою къ р. б. (и. р.) и станетъ вытирать притчи и прикосы“4). Такъ какъ обрядъ совершается матерью (иногда бабкой), то образы должны были скоре пойти по женской линіи и естественне всего остановиться на Б. Матери. Богородица ставится въ обычную для заговоровъ обстановку, и къ ней обращается просьба приложить ризу къ больному5). Но, какъ я уже сказалъ, мотивъ не принялъ строго установившейся формы. Такъ, напримръ, иногда въ заговорной обстановк лежитъ риза,