– Слушай, Иванов, - восхитился Колесников своей работой, - правда здорово?!

– Вот меня и смущает, что это слишком здорово для тебя. Не мог ты сам так написать. Тут есть какая-то антология какого-то таинственного случая, - усомнился я и добавил: - Нет, это, вообще-то, хорошо. Тут ты что-то ухватил во мне, особенно вот в этих словах: "Он великолепно сложен, силуэт благороден и завершен. Лаконичность, строгость, присмотритесь к гиганту- и вас станет "мучить" двоякое впечатление: то несет он тяжесть великую с громадным напряжением, то играючи - могучие мышцы "вспыхнули" в легком усилии. Вот эта смена состояний приносит ощущение борьбы - атлант сражается с тяжестью, невидимой для наших глаз..." Но...
– Я посмотрел на Колесникова рентгеноскопически.

– Но...
– покраснел Колесников, не выдерживая моего взгляда, но я это списал из одного журнала, - признался он.

– Это неважно, - не обиделся я на Колесникова за такое признание, - если это выражает какую-то во мне суть, тем более что ты признался. Но дальше?.. Что ты пишешь дальше?.. Ты начал, в общем-то правдоподобно, но дальше-то, Колесников, как ты дальше описываешь мой разговор с одноклассниками во дворе и в ЦПКиО. Я подчеркнул тут вот отдельные слова и выражения. Вот слушай, что я тут подчеркнул: "Пожалей свою теплоэлектроцентраль, короче ТЭЦ, одним словом, голову, - сказал Иванов Маслову..." Но когда это я говорил такие слова Маслову? Или: "Ты, Иванов, всех переплюньщик, - сказала Вера, глядя Иванову в лицо..." Ну когда и кто посмел бы мне сказать это, да ещё "глядя в лицо"? Или вот ты пишешь, что меня кто-то обозвал Хампьютером! Ну кто бы посмел меня назвать так в моем присутствии? Мне кажется, что это ты сам всё обо мне подобное думаешь, а приписываешь всё другим... Или ещё вот: "Беспокойная серость, - сказал Иванов". Не говорил я этого. "Тебе это вдомёк или нет?" Ну, что за выражение?! "Этот Иванов всё время что-то из себя соображает!.." Ну, тут хоть есть что-то... "всё время" и "соображает". Но я не помню, чтоб это кто-нибудь сказал... "Я сто первый раз вижу..." - "Сейчас увидишь в последний раз", - сказал Иванов". "Спрячься и сделай так, чтоб ты исчез и я тебя долго-долго не мог найти...
– сказал Иванов". Не говорил я этого! И вообще, Колесников, должен я тебе сказать, если ты сейчас такое пишешь, такую, с позволенья сказать, телегу катишь на меня, то что же ты будешь писать об этом историческом эпизоде через сорок лет? Я-то уж мог сам о себе всё что угодно понаписать, но разве я себе могу позволить?
– сказал я.

– А разве ты сам о себе что-нибудь пишешь?
– насторожился Колесников.

– Пишу не пишу, дело не в этом. Дело в том, что ты, Колесников, не знаешь, что такое мемуары и как они пишутся. Или я ошибаюсь?

Колесников согласился со мной, что он не знает, что такое мемуары, и тем более не знает, как они пишутся.

– Мемуары, - пояснил я, - это литературные записки, являющиеся воспоминаниями автора, рассказами очевидцев - понимаешь, очевидцев!
– о различных событиях личной и общественной жизни. Некоторые мемуары представляют собой ценный источник, позволяющий раскрыть обстоятельства, связанные с важнейшими историческими событиями. А какой же это ценный источник, если ты в своих мемуарах врёшь на каждом шагу! Возьми свою тетрадь и перепиши все, как было.

Не успел я сказать Колесникову, чтобы он вернулся к себе и переписал всю эту филькину грамоту, как в гостиной у нас раздался какой-то шум. Вернувшись к себе в комнату, я снова вложил свою роль старосты в заплечный пюпитр, встал на руки и только начал было репетировать, как в комнату вошёл отец с дядей Петей и с каким-то ещё неизвестным мужчиной.

– Привет, Юрий, - сказал дядя Петя, помахав мне рукой.

– Привет, дядя Петя, - сказал я и помахал ему ногой.

– Вот видите, - сказал гостям огорченный отец, - ходит всё время на руках.

– Ничего, - успокоил его дядя Петя, - я в его годы ходил на голове.

– Встань на ноги, когда разговариваешь со взрослыми, - сказал отец.

– Но ведь разговаривать лучше вниз головой, - отпарировал я.

– Ну, почему вниз головой?
– стал сердиться отец.

– Ну, хотя бы потому, что к голове приливает больше крови, а кровь...
– начал я с пылом, - а кровь - это...

– А кровь - это, - перебил меня незнакомый мужчина, - это жидкость, циркулирующая в кровеносной системе животных и человека и переносящая вещества в организме, является одним из видов ткани внутренней среды.
– Мужчина остановился и спросил: - Хватит или продолжать?

Лекцию о крови я дослушал уже стоя на ногах, думая о том, уж не тот ли это мужчина, что должен будет сегодня выяснить, чем я дышу, и затем внушить соответствующие мысли? Интересно, кто он по профессии? Врач, что ли?.. Уж больно точно знает, что такое кровь.

– Ну, здравствуй ещё раз, племянник, - сказал дядя Петя, похлопав меня по плечу.
– Пошли варить уху. Я такую уху сварю, брат, пальчики оближешь! Так вот, старики, - сказал дядя Петя, обращаясь к отцу и, видимо, продолжая ещё в кухне начатый разговор, - рыба - хороший барометр. Иногда она не берёт в самую, казалось бы, рыболовную погоду. Не клюёт, и всё тут! И никакие насадки, прикормки не помогут. И вот ты пустым возвращаешься домой, и вдруг как наскочит на тебя шквальный ветер или хлынет из невесть откуда набежавшей тучки проливной дождь, и лишний раз убеждаешься в правоте рыбацкой мудрости: рыба - лучший барометр! И сама не клюёт, и тебя ещё задолго до наступления ненастья предупреждает об этом, представляете?

И дядя Петя снова стал распространяться о рыбалке. Сколько раз он был в гостях, только про рыбалку и рассказывает, а мне в нём это не нравится. По образованию он химик, окончил Институт тонкой химической технологии имени Ломоносова, но о химии никогда не разговаривает.

Я прервал его рассказ и неожиданно спросил:

– Дядя Петя, кстати, о рыбе. Знаете ли вы, что есть рыба, которая задыхается в воде?

– Да такого и быть не может!
– воскликнул дядя Петя.

– Вот, оказывается, вы и о рыбе не всё знаете!
– сказал я, довольный собою.
– Оказывается, есть такая рыбка, которая задыхается в воде. И зовут её периофтальмус кельрейтери. Или по-русски рыбка-прыгун. Это странное существо с посаженными близко друг к другу башенками-глазами, длиной не более пяти сантиметров, она может совершать прыжок на расстояние свыше метра. На суше она ловко ловит насекомых.

– Не может быть!
– опять воскликнул дядя Петя.

А я сказал:

– Таких знатоков рыб, как вы, дядя Петя, надо бросать к пираньям... во время отлива!

Отцу наш разговор, видимо, не понравился, потому что он оборвал дядю Петю в самом начале рыболовецкой истории, которую он начал было снова рассказывать.

– Хватит тебе про рыбалку, я тебя не для этого позвал.

– Ах, да!
– всплеснул руками дядя Петя и хотел уже обратиться ко мне, но я посмотрел на часы и сказал: