— Вы здсь? воскликнулъ онъ въ смущеніи.

— Вы желаете остаться наедин съ собою?

— Избави Богъ! но я воображалъ, что и въ эту минуту увижу васъ за чайнымъ столомъ.

— Я покинула его, вроятно, по той причин, какъ и вы, чтобъ избгнуть неутшительной болтовни этихъ людей. Признаюсь, я удивлялась вамъ, господинъ фон-Тиссовъ, слушая ваше чтеніе.

— Мн? почему же?

— Вообще говоря, что вы читаете предъ такою публикой такіе стихи. Я не въ состояніи была бы этого сдлать.

— Отчего же?

— Оттого, что не позволю никому заглядывать въ мою душу.

— Никому? ни даже тому, кто...

— Кому это?

— Я хочу сказать тому, кто пріобрлъ бы право на это высшее счастье?

— Чмъ бы?

— Ну хоть своею любовью.

— А что такое любовь?

— Это такой вопросъ, который по-крайней-мр такъ же страненъ, какъ и мое желаніе получить минутное всевдніе.

— Да почему вамъ понадобилось всевдніе?

— Кажется, для того, чтобъ умть отвчать на вашъ вопросъ.

— Вы шутите?

— Нтъ.

— Такъ и вы не знаете, что такое любовь?

— Я только предчувствую это.

— Изъ этого выходитъ, что и вы такой же, какъ другіе.

— Но не такой, какъ вы?

— Можетъ быть, и нтъ.

— Невозможно.

— Почему же невозможно?

— Потому что...

— Говорите прямо. Больше жизни я люблю прямой отвтъ на прямой вопросъ.

— Потому что вы такъ прекрасны и такъ умны, что непремнно должны были внушать страстную любовь, а любовь, какъ говорятъ, вызываетъ взаимность и тогда...

— Что же тогда?

— Вотъ вы и замужемъ.

— И этимъ, конечно, сказано все!

— По-крайней-мр все должно быть сказано.

— Особенно слдуя вашей теоріи.

— Моей теоріи?

— Не вы ли говорили, что женщины такъ безпомощны, такъ смиренны, такъ покорны, что для нихъ страсть повиноваться есть самая сильная изъ всхъ ихъ способностей? Не вы ли определяете достоинство женщины, судя по таланту, съ какимъ развивается въ ней добродтель покорности? О, какъ низко вы думаете о женщинахъ!

— Напротивъ, я думаю высоко, очень высоко о женщинахъ. Я нахожу въ нихъ способности, которыя часто остаются неразвитыми, и добродтели, которыя часто превращаются въ противоположности, потому что мужчины объ однхъ не заботятся, а другихъ не въ состояніи понимать.

— Слдовательно, вина падаетъ на мужчинъ?

— Разумется, потому что мужчина, какъ сильнйшее существо, обязанъ возвысить до себя женщину; а вмсто того онъ тянетъ ее за собою внизъ или допускаетъ ее совершать путь одиноко, карабкаться вверхъ утомленною и измученною. Что-жъ удивительная, если она на полдорог задыхается, тогда какъ опираясь на его руку, могла бы совершить этотъ самый путь легко и надежно? Что-жъ удивительнаго, если она во цвт лтъ умираетъ съ разбитымъ сердцемъ?

Свенъ произнесъ послднія слова съ глубокимъ волненіемъ. Воспоминаніе о благородной, несчастной матери овладло имъ съ могущественною силой. А здсь рядомъ съ нимъ, озаренная сумрачнымъ свтомъ луны, стояла женщина — молодая, прекрасная, прекрасне даже его матери и, по всему видимому, не мене несчастная чмъ его мать. Сердце его переполнилось. Онъ готовъ былъ схватить руку этого прекраснаго существа и сказать: «Разскажи мн, что мучитъ тебя? разскажи мн вс твои страданія. Для твоего счастья, для твоего спокойствія я съ радостью готовъ отдать послднюю каплю крови!»

Но губы его не шевелились, ни одного слова не могъ онъ произнести. Неподвижно смотрлъ онъ па ландшафтъ. Былъ ли то туманъ, поднимавшійся съ рки, или слезы, навернувшіяся на его глазахъ, только ему казалось, что все вокругъ него облеклось покровомъ. Когда онъ вышелъ изъ своего оцпеннія — онъ былъ уже одинъ. Только на мигъ ему казалось, что появленіе мистрисъ Дургамъ и вся эта странная бесда были мечтою воображенія. Но все ему сдавалось, будто онъ слышитъ еще этотъ глубокій, мелодичный голосъ и какъ-будто вся атмосфера еще пропитана ея присутствіемъ. И вотъ предъ нимъ на самой балюстрад лежитъ букетъ изъ розъ, выпавшій изъ ея руки, тотъ букетъ, который онъ видлъ между двумя белыми складками въ плать на ея груди. Онъ взялъ букетъ, съ горячностью прижалъ его къ своимъ губамъ и потомъ спряталъ на груди.

Ему хотлось незамтно скрыться съ своею драгоцнною добычей. Невозможно казалось ему вернуться къ гостямъ, однако иначе нельзя было сдлать. Тогда онъ опять вошелъ въ гостиную. Вс гости расходились. Мистрисъ Дургамъ стояла между дамами, разговаривая съ ними спокойно, вжливо, холодно, какъ была цлый вечеръ. Мистеръ Дургамъ и Бенно подошли къ нему.

— Я только что просилъ господина Вебера, сказалъ Дургамъ, называя Бенно по фамиліи: — принять участіе въ нашей прогулк по горамъ завтра. Могу ли и къ вамъ обратиться съ тою же просьбой?