— Еще вчера вы имли поразительное сходство съ нею — правда, на одну минуту и именно въ то время, какъ я читалъ стихи Эдгара Поэ.

— А знаете ли, эти стихи такъ же пугаютъ меня, какъ и эта картина, которую я почти не признаю за свой портретъ. Отчего это происходитъ? Вдь стихи эти такъ хороши!

— Да, это красота заходящаго солнца надъ кладбищемъ съ обвалившимися крестами и мохомъ обросшими плитами; это красота двушки, черные глаза которой блистаютъ такимъ свтомъ, который слишкомъ очарователенъ для этого матеріальнаго міра. Однимъ словомъ, это красота Смерти — и полное энергичное чувство жизни ужасается такой красоты.

— Но я ненавижу жизнь... Куда же ведетъ эта тропинка, вотъ та, что направо отъ дороги идетъ по каменной стн крутого утеса?

— И эта тропинка таже идетъ на вершину, но она доступна только для тхъ, кто не подверженъ головокруженію.

— Такъ пойдемъ и мы по этой тропйнк.

— Ни за что на свт!

— Неужели вы думаете, что я могла бы жизнь ненавидть, еслибъ боялась смерти? Идемте.

Мистрисъ Дургамъ пошла впередъ по узенькой тропинк. Надъ ихъ головами высилась отвсная скала, подъ ихъ ногами скала шла отвсною стною на нсколько сотъ футъ глубины. Въ прежніе годы Свенъ часто тутъ ходилъ и никогда не примчалъ въ себ ни малйшихъ признаковъ головокруженія; теперь же грудь его сжималась невыразимымъ страхомъ, не за себя, но за прекрасное, дивное созданіе, которое въ нсколькихъ шагахъ отъ него ступало легкою и отважною ногой по разбросаннымъ каменьямъ, изъ которыхъ каждый отдльно могъ бы увлечь въ бездну. Когда эта опасная тропинка до половины была пройдена, мистрисъ Дургамъ обернулась къ нему.

— Какъ вы блдны, господинъ фон-Тиссовъ! сказала она и на ея губахъ мелькнула насмшливая улыбка: — неужели вы боитесь?

— За себя? Нтъ. Но вы знаете, что всякая опасность, которую съ непреклоннымъ мужествомъ выносишь, становится страшна, когда видишь, кто ей подвергается...

— Ну кто же?

— Прошу васъ, идите впередъ. Опасное мсто сейчасъ кончается. Только бы обойти этотъ уголъ; это самое опасное мсто; держитесь крпче къ скал и не смотрите направо въ пропасть.

Мистрисъ Дургамъ пошла впередъ, на минуту остановилась у показанной Свеномъ опасности и, сложивъ руки на груди, смотрла въ бездну. Втеръ, на этомъ воздушномъ пространств имя обширный произволъ, разввалъ ея блую одежду и флагомъ вздымалъ блую вуаль на ея шляп.

— О, какъ тутъ хорошо! воскликнула она: — здсь чувствуешь, что тяжелое бремя жизни все еще легко — какъ перышко; чувствуешь, что его можно стряхнуть какъ пушокъ. О, какъ тутъ хорошо! Вотъ. единственная счастливая минута, какой давнымъ-давно я не испытывала!

Глаза ея жадно смотрли въ глубь бездны, сильно волновалась ея грудь. Вдругъ она сняла перчатку съ руки и бросила ее внизъ, какъ бы предпосылая залогъ смерти, съ которою намеревалась вступить въ борьбу.

Не стало силъ у Свена выносить такой сцены. Сильною рукою схватилъ онъ прелестное созданіе и перетащилъ его чрезъ опасное мсто вокругъ угла до площадки, куда выходила эта тропинка. Тутъ онъ выпустилъ ее изъ рукъ и сказалъ:

— Простите, но я не могъ боле выносить эту игру съ опасностью. Понимаю, что дерзость можетъ навлечь на меня ваше негодованіе навки, но все же лучше потерпть это, чмъ видеть ваше паденіе въ пропасть предъ моими глазами.

Все время пока говорйлъ Свенъ, Корнелія стояла неподвижно предъ нимъ; глаза ея съ изъяснимымъ выраженіемъ устремились на него и только легкая дрожь, какъ-будто въ лихорадочномъ пароксизме, пробегала по ея телу. Черные глаза стали еще чернее, еще блестящее и изъ черныхъ глазъ покатились дв блестящія слезы, за ними еще и еще. Она отвернулась, сла на большомъ, мохомъ обросшемъ камне, закрыла лицо руками и залилась горькими слезами, отъ которыхъ все ея тло судорожно вздрагивало.

Свенъ былъ не мене взволнованъ. Сердце его переполнилось участіемъ и любовью. Онъ бросился на колни предъ плачущею красавицей, схватилъ ея обе руки, умолялъ, заклиналъ сказать ему, не онъ ли ее оскорбилъ.

— О, не плачьте! не плачьте такъ горько! воскликнулъ онъ: — это еще ужаснее, чмъ видеть васъ на краю бездны.

— Дайте мн наплакаться! рыдая говорила красавица: - — вы не понимаете, какъ благодтельны для меня эти слезы!

Мало-по-малу она успокоилась, тло ея не вздрагивало, но слезы все еще текли ручьями, которые разорвали наконецъ окружавшія преграды. Свенъ тоскливо оглянулся, не можетъ ли подсмотрть эту сцену завистливый глазъ или подслушать подозрительное ухо. Но его озабоченность была напрасна. Съ той стороны, откуда они взошли, висла отвсная скала и запирала входъ; съ другой стороны тропинка, усянная острыми каменьями, была почти непроходима отъ густыхъ кустарниковъ; позади ихъ шла отвсная, крутая стна, вершина которой увнчивалась развалинами замка. Поднявъ глаза кверху, можно ясно видть отертанія развалинъ на темно-синемъ неб. Площадка, на которую вступили Свенъ и мистрисъ Дургамъ, была послднею, такъ сказать, ступенью для ноги великана, пробившаго крутую лстницу на утес, довольно пространною ступенью, чтобы чувствовать себя на ней въ полной безопасности, и вмст такою ничтожной сравнительно съ могущественными размрами всего окружавшаго, висвшаго какъ-будто въ воздушномъ пространств. Со всхъ сторонъ видъ не имлъ ни конца, ни края. Подъ ногами яростно бушевалъ потокъ, словно хотлось ему сбросить одинъ изъ утесовъ на пароходъ, который въ это время съ неудержимой силой несся по волнамъ, хотя для глазъ, обнимавшихъ мили пространства, казалось,: что онъ стоялъ недвижимъ. Направо взоръ скользилъ по теченію могучей рки, протекающей величественными извилинами чрезъ обширную равнину до «священнаго города», стоящаго на ея берегу; налво взоръ восторженно покоился на очаровательномъ ландшафт, въ которомъ рка, и островъ, и берега, и городъ, и деревня, виноградники и темные утесы сливались съ днвною гармоніей въ одну картину, которая высилась надъ узкой рамкой береговъ величественными холмистыми волнами до самаго горизонта, обрамленнаго синими горами.

Какая тишина вокругъ! Не доносится туда шумъ колесъ, разбивающихъ волны! Тамъ, на берегу замтна крошечная фигура какого-то охотника. Онъ выстрлилъ въ дичь, порхавшую вроятно въ чащ кустарниковъ; вонъ видно синее облачко отъ выстрла, но ничего не слышно — ничего, кром жужжанія наскомыхъ въ кустахъ ежевики, которою поросли горныя разслины, да веселаго крика сокола, который высоко надъ ними и еще выше надъ развалинами кружился въ воздушной синев.

Ничего не видалъ Свенъ изъ этой дивной картины; онъ стоялъ на колняхъ предъ плачущею красавицей; онъ держалъ ея руки въ своихъ рукахъ; онъ говорилъ сладкія, нжныя рчи, которыя текутъ неистощимымъ потокомъ прямо изъ сердца мужчины, когда онъ взволнованъ до самой глубины искренней любовью и состраданіемъ.

— Да, плачьте, плачьте! говорилъ Свенъ: — это лучше, гораздо лучше, чмъ нмая печаль, больно сжимающая сердце и возлагающая мученическій внецъ на ваше прекрасное чело. Даже въ прошлую ночь я не умлъ ничего вамъ лучшаго пожелать, какъ только слезъ! Да, плачьте, плачьте, и когда пронесутся дальше темныя тучи, омрачающія ваши глаза, тогда прояснится вашъ взоръ и тогда вы увидите, какъ роскошна эта жизнь, несмотря ни на что, и какъ прекрасенъ міръ.

Корнелія отняла платокъ отъ глазъ. Слезы смыли вс слды жесткости и гордости съ ея прекраснаго лица; блдно и покорно было оно, какъ у младенца. Глаза ея не избгали Свена, но она не смотрла на него; спокойно и доврчиво покоились они на ароматическомъ далекомъ пространстве, какъ-будто разсвтала тамъ заря счастья, о которомъ предвщалъ ей голосъ вблизи.