— Тутъ есть еще и другое стихотвореніе, немного длинне перваго сказалъ Свенъ: — я охотно прочелъ бы и его, такъ какъ оно поясняетъ нкоторымъ образомъ нашъ разговоръ объ американскихъ женщцнахъ, но боюсь утомить вниманіе общества.

— Умоляемъ васъ, прочтите еще; — вы такъ хорошо читаете! завопило до полдюжины голосовъ.

— Стихотвореніе это не иметъ заглавія; наверху значится только «Къ —» и дв черточки.

— Какая таинственность! восклинула двица съ блокурыми локонами.

— Можно начинать?

— Пожалуйста.

«Одинъ разъ я видлъ тебя за много лтъ назадъ. Это было въ полночь въ іюл, при лун, которая, какъ твоя душа, стремилась по крутой стез на небо. Мягкая какъ шелкъ, серебристая вуаль окутывала священною тишиною, мракомъ и легкимъ сномъ сотни блыхъ розъ, поднявшихъ свои головки къ небу; розы росли въ саду, гд тихо шелеститъ втерокъ, на блыя розы, поднявшія головки къ небу и, въ отвтъ на любовное сіяніе луны, разливавшія упоительное благоуханіе; на блыя розы, поднявшія головки къ небу, и улыбаясь, и умирая въ цвтникахъ восхищавшіяся тобою и блаженною близостью къ теб. Я видлъ тебя, когда ты вся въ бломъ облокотилась на скамью изъ фіалокъ. Луна освщала возвышенныя головки блыхъ розъ, а также и твое — увы! страданіями возвышенное чело.

Не сама ли судьба — иначе называемая скорбь — не сама ли судьба привела меня сегодня къ садовой калигк, чтобъ подышать сладостнымъ дыханіемъ розъ? Все было тихо, уснулъ презрнный свтъ, только мы съ тобой не спали. Я медлилъ, я смотрлъ — и вдругъ всему конецъ! исчезло все! О, понятна мн, что садъ былъ заколдованъ!

Погасъ матово-жемчужный свтъ луны; дерновыя скамьи, разбросанныя по дорожкамъ, душистые двты и тихія деревья — все скрылось съ глазъ моихъ. Даже благоуханіе розъ испарилось въ нжныхъ объятіяхъ воздуха — все пропало, только не ты — нтъ, даже и ты, но не свтъ небесный въ твоихъ очахъ, не душа твоихъ прекрасныхъ глазъ. Я видлъ только ихъ — въ нихъ былъ мой міръ. Я видлъ только ихъ — и то на нсколько часовъ. Я видлъ только ихъ — пока не скрылась полная луна. Какую темную, сердечную загадку я видлъ въ этой блестящей какъ алмазъ небесной сфер! Какую глубокую печаль! И сколько въ ней высокой надежды! Какую безмолвную, глубокую какъ море гордость! Какое смлое честолюбіе и, ахъ! какую глубокую, бездонную способность любить!

И вотъ наконецъ скрылась полная луна на запад за черными тучами — и ты какъ духъ исчезла за деревьями, похожими на мертвецовъ. Остались лишь твои глаза. Они не исчезали и не могутъ никогда исчезнуть. Они освщали мой путь въ ту ночь; они никогда меня не покидали, какъ надежда. Они преслдуютъ меня; они путеводятъ мою жизнь. Они мои слуги; я ихъ рабъ. Ихъ обязанность меня просвщать и вдохновлять, мой долгъ — просвщаться и вдохновляться ими, очищаться ихъ священнымъ огнемъ, освщаться ихъ небеснымъ пламенемъ. Они восторгомъ наполняли мою душу. Преклоняюсь предъ этими чудными звздами! Въ мрачномъ молчаніи дремлющей ночи и даже въ полуденномъ свт дня я вижу ихъ всегда — дв дивныя утреннія звзды; и даже солнце не можетъ ихъ затмить.»

Свенъ читалъ увлекательно и съ большей задумчивостью, нежели сколько самъ этого желалъ. Ему стало стыдно, что онъ позволилъ себ увлечься, позволилъ этому обществу, неспособному понять подобныхъ ощущеній, заглянуть въ душу своего любимаго поэта и въ свою душу. Онъ не ршался поднять глаза — и молча перелистывалъ книгу, пока не смолкли наконецъ вс эти неизбжныя воссклицанія: «Очаровательно! восхитительно! о, какая прелесть!» Тогда онъ тихо закрылъ книгу и всталъ. Когда онъ поднялся, взглядъ его упалъ чрезъ столъ на мистрисъ Дургамъ, все еще стоявшую въ сторон; держась рукою за стулъ и пристально устремивъ глаза на Свена, она стояла неподвижно. Свенъ чуть не вскрикнулъ. Предъ нимъ явилось то же лицо, которое онъ въ первый разъ видлъ въ утреннихъ сумеркахъ; то же упорно-мрачное, благородно-горделивое лицо съ міромъ страстей въ скорбныхъ, неподвижныхъ глазахъ. И эти глаза теперь на него устремлены съ желаніемъ изслдовать, съ требованіемъ отвта на вопросы. Зачмъ? Но это длилось одну минуту. Вслдъ затмъ ея лицо опять облеклось холодною, безучастною личиною, надъ которою Свенъ цлый вечеръ раздумывалъ, желая разгадать эту тайну.

Мистрисъ Дургамъ снова заняла свое мсто за столомъ, за которымъ возгорлись оживленныя преніи о поэзіи вообще, объ американской поэзіи въ особенности и объ Эдгар Поэ въ частности. Молодой адъюнкт-професоръ утверждалъ, что онъ не находить въ этомъ поэт логичной точности, между тмъ какъ юная двица съ блокурыми локонами выразила мнніе, что послднее стихотвореніе слдуетъ принимать какъ алегорію, что столь очаровательно описанный садъ надо принимать за садъ блаженства, который замкнутъ для поэта, и что подъ видомъ дамы, которая возбуждала въ его сердц такое сильное, неукротимое стремленіе, надо подразумвать добродтель.

Свенъ такъ и не узналъ, изъявило ли остальное общество согласіе на столь остроумное предположеніе, потому что вышелъ чрезъ открытую дверь на терасу.

Волшебнымъ полусвтомъ облекался ландшафтъ. Ночь была тот же день, только съ боле мягкими тнями. На западномъ горизонт все еще горли отдльныя полосы вечерней зари. На темно-лазуревомъ неб загорались звздочки, но позади горъ начинался уже разсвтъ, такъ что очертанія темныхъ утесовъ рзко обрисовывались на свтломъ заднемъ план. Свтъ происходилъ отъ мсяца, который, все выше и выше поднимаясь, вдругъ въ полномъ блеск выплылъ надъ острыми утесами и своимъ серебристымъ сіяніемъ разлился по склонамъ горъ, по лугамъ и полямъ, и засверкали и зарябились тихія волны могучаго потока.

Свенъ, сложивъ руки на груди, стоялъ у балюстрады. Углубившись въ раздумье, онъ совсмъ забылся. Онъ ничего не видалъ въ этомъ волшебномъ ландшафт, каждую минуту измнявшемся; онъ видлъ только высокую, стройную фигуру, въ блой одежд, блдеый, изящный обликъ и пару большихъ, мучительно вопрошающихъ глазъ.

— На одну минуту, только бы на одну минуту всевдніе! прошепталъ онъ.

— Роковое желаніе! произнесъ глубокій, мелодичный голосъ близъ него.

Свенъ въ испуг очнулся. Рядомъ съ нимъ стояла мистрисъ Дургамъ. Въ бломъ ллать, съ блднымъ лицомъ, а при неврномъ освщеніи луны казавшемся еще блдне, съ большими черными, блестящими глазами, она показалась Свену какимъ-то прекраснымъ призракомъ.