И огляделись.

Тени исчезают в полдень - это каид знал с детства. Вот и не было тени на том поле. Только солнце, блеск железа и сеющаяся пыль. Ноги, руки, копья торчком. И солнце в зените. В слепящем сиянии молча плескался над холмом джунгарский туг. Черный на ярком, развевались длинные лошадиные хвосты на шесте. А вокруг было пусто. Не было живых вокруг.

Ну а потом уж появились живые джунгары, загикали, засвиристели, как по-волчьи заплакали. Всё кричали, что надо вперед, в долину идти.

Ну они и пошли.

Долго шли - и вдруг, вот странно так, Хунайн опять начал слышать. Хоть и оглох, конечно, под солнцем в зените.

Да и не было перед ними долины - пыль от земли до небес. На крики, звон и грохот они и побежали.

Кто там кто кому был - не разобрать в пыли, только своих куфанцев узнавал Хунайн, по красным обвязкам на шлемах. Бедуинов тоже узнавал - а как же. Ублюдки пустыни спешивались, кони то метались, то шагом ходили, оступаясь на трупах - как призраки.

А потом Хунайн увидел, как бедуин дерется с бедуинами - он в рубахе, и они в рубахах, голоштанные ублюдки, на сирвал у них денег нет, прилично одеться не могут, кто бы сомневался. И каждый в той схватке призывал имя Всевышнего. Но Хунайн сотворил про себя молитву и решил, что один против многих - это имя мужества. А многие против одного - имя предательства. Ну и ломанулся на помощь храбрецу.

Щит каида давно раскололся, и прикрывался он намотанной до локтя толстой джуббой. Тыча мечом, Хунайн поразил врага в грудь и тот вдруг - исчез.

– Стой, во имя Милостивого!
– заорал кто-то под локоть и рванул за рукав.

И Хунайд ибн Валид проморгался и увидел, что перед ним, у самых его ног - нет больше земли. И насколько вперед хватало зрения - не было земли. Клубился дым, плотно висела пыль - а земли не было.

– Что это, во имя Всевышнего?
– в ужасе глядя в бездонный, как небо, провал, пробормотал Хунайн.

– Вади аль-Руккад, - устало ответил давешний храбрец.

И чихнул.

– Гарь какая...

– А что горит?
– спросил Хунайн и расчихался тоже.

– Лагерь. Карматский лагерь за вади. Да буду я выкупом за тебя, о дитя ашшаритов, я обязан тебе жизнью...

– А как твое имя?
– безразлично спросил Хунайн.

– Сумама ибн Хайян из племени кайс, что двести лет назад переселилось в Ракку, - важно ответил бесштанный соратник.
– А твое?..

– Купи себе сирвал, о Сумама, - пробормотал куфанец.
– Я чуть не убил тебя по ошибке, приняв за бедуина из руала...

– Сейчас бы пожрать...
– невпопад ответил спасенный.

Пожав плечами в пыльное ничто, они развернулись спинами к пропасти. И, поддерживая друг друга, медленно поплелись куда-то туда, где, возможно, находился их лагерь.

– ...Вот же ж адский сын иблиса, - пробормотал каид Марваз, протирая распухшие, красные от пыли и едкой гари глаза.

А поскольку обмотанная тряпкой пятерня была грязней лица, под веками засаднило и защипало еще сильнее.

Сын иблиса - точнее, один из сынов иблиса - а еще точнее, один из немногих Бессмертных, кто еще держался в седле, размахивал булавой.

То ли пятеро, то ли шестеро их было - в сгущающемся мраке не поймешь. Уцелевшие парсы рвались к мосту - еще один дувал, и выйдут к каменным аркам через пропасть.

Хрясь - упал кто-то, дурак, в одной куфии под булаву соваться. Воин веры, одно слово. У что, у гази одна забота: по башке получил - и в рай. А Марвазу не хотелось умирать - под вечер, да еще на исходе битвы. Пусть Мах Афридун со своими ближними перейдет этот проклятый Всевышним мост и уберется, куда пожелает.

Командующий Асавиры размахнулся снова - еще одна тень сложилась на взбитую в пуховую взвесь землю. Пятеро - их было пятеро - конных латников тыкали вокруг себя длинными копьями. К ним не совались, разбегаясь и падая на землю.

– Уходят!..
– заорали за спиной Марваза.
– Взять их!

– Иди и сам их возьми, о незаконнорожденный, - пробормотал каид.

– Дорогу халифу! Дорогу эмиру верующих!

Испуганно крутанувшись, Марваз отпрыгнул к грязной стене - в переулок как раз въезжал всадник на белом коне с саблей наголо. С золотой обвязкой на шлеме - и впрямь, халиф.