— Вы эгоистъ бездушный, пресытившійся свтскій человкъ, вотъ вы что! говаривалъ онъ мн: — ваше огромное и незаслуженное счастіе въ супружеской лотере, сдлало васъ жосткимъ, холоднымъ, глупымъ, равнодушнымъ. Вы засыпали два раза, пока я говорилъ. Я войду разскажу всё вашей жен. У ней есть сердце.

И, занимаясь моею книгою, или дремотою посл обда, а слышалъ какъ полъ трещалъ подъ ногами Филиппа надъ головой моей или какъ онъ энергически мшалъ огонь въ гостиной.

Тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ были уже у молодого человка; третья часть этой суммы должна была достаться двушк посл смерти ея матери; всё, что накопилъ и оставитъ докторъ, этого, конечно, было довольно въ настоящемъ и будущемъ для многихъ молодыхъ супруговъ; и такъ какъ Филю было двадцать-два года, а Агнес (долженъ ли я признаться) двадцать-пять, и тамъ какъ она согласилась слушать горячія изліянія краснорчиваго и страстнаго юноши и промнять на его свжее, только-что отчеканенное золотое, совереневое сердце, своё вытертое маленькое трехпенсовое сердечко, зачмъ имъ не обвнчаться бы тотчасъ и такимъ образомъ заставить насъ покончить и съ ними и съ этой исторіей? Денегъ у нихъ достанетъ, чтобы заплатить пастору и за почтовыхъ лошадей. Они могутъ ухать въ провинцію, жить собственными средствами и вести жизнь такую пошлую и счастливую, что Филь могъ бы растолстть, облниться и сдлаться совершенно негоднымъ для своего настоящаго званія — героя романа. Но позвольте: есть препятствія. Филиппъ, милый славный, красивый, сумасбродный, беззаботный юноша, наступавшій всмъ на платья, разбивавшій маленькія фарфоровыя украшенія въ обществ, въ жизни, въ разговор, притомъ, къ чему спшить? Знаете ли вы наврно, что мать оставила ему деньги? И какъ же это отецъ его, докторъ, еще не отдалъ ему отчота. C'est louche. Люди, занимающіе высокое положеніе въ обществ и съ правилами, должны позаботиться, чтобы денежныя дла были въ совершенномъ порядк прежде чмъ отдадутъ свою любимицу, привыкшую къ роскоши, сумасбродному и эксцентрическому, хотя великодушному и любезному молодому человку. Кром того… ахъ! Кром того — кром того!

— Это ужасно, Эртёръ! Стыдно судить такъ о женщин, о христіанахъ! О мои душечки! мои радости! продамъ ли я васъ? говоритъ молодая мать, прижимая къ своему сердцу маленькое пискливое созданьице съ голубыми ленточками на плечикахъ, съ ручками, къ которымъ только-то привита была оспа, и въ премиленькихъ красныхъ башмачкахъ: — продамъ ли я васъ! говоритъ мама.

Маленькій Эрти кричитъ, а маленькая Нелли поднимаетъ глазки съ своихъ игрушекъ съ изумительнымъ и плаксивымъ выраженіемъ.

Мн стыдно сказать, что значитъ кром того; но дло въ томъ, что молодой Улькомъ лейб-гвардеецъ, получившій въ наслдство огромное имніе въ Вест-Индіи и нсколько капель той чорной крови, которая внушаетъ мущин природное пристрастіе къ блокурымъ красавицамъ, устремилъ свои опаловые глаза на свтлорусую Агнесу; онъ безпрестанно танцовалъ съ нею; а когда коляска мистриссъ Туисденъ показывалась въ Гайдъ-Парк, вы могли бы видть пару самыхъ изящныхъ жолтыхъ лайковыхъ перчатокъ, играющихъ поводьями, пару красивыхъ сапоговъ, слегка касающихся стремянъ, великолпную лошадь, исполняющую самые граціозные прыжки, а на великолпной лошади красиваго, низенькаго человка съ яркимъ пунцовымъ цвткомъ въ петлиц, съ блестящими опаловыми глазами, съ смуглымъ цвтомъ лица и съ волосами такими чорными и курчавыми, что, право, въ Южныхъ Американскихъ штатахъ ему надлали бы грубостей на желзной дорог [25] .

Но въ Англіи мы не таковы. Въ Англіи Гренвилль Улькомъ человкъ и братъ. Говорятъ, что половина Арроурутскаго острова принадлежитъ ему, кром Мэнгровскаго замка въ Гертфордшир, и такихъ же имній въ другихъ графствахъ, и прекрасный домъ въ Лондон. Его называютъ Чернымъ Принцемъ за кулисами многихъ театровъ; дамы киваютъ ему головой изъ тхъ колясокъ, о которыхъ, вы понимаете, не слдуетъ говорить. Слухи о его огромномъ богатств подтверждаются тмъ извстнымъ фактомъ, что Чорный Принцъ скупъ и любитъ разставаться съ своими деньгами не иначе, какъ для собственныхъ своихъ удовольствій. Когда онъ принимаетъ въ своемъ деревенскомъ дом, угощеніе его, однако, очень великолпно. Ему льстили, его ласкали всю жизнь; нжная мать позволяла ему длать вс, что онъ хотлъ; а такъ-какъ учиться онъ не хотлъ, то надо признаться, что его литературное образованіе не весьма обширно и что даже пишетъ онъ съ ошибками. Но въ управленіи своими денежными длами онъ очень проницателенъ и искусенъ. Лошади его стоятъ ему гораздо мене, чмъ какому бы то ни было молодому человку въ Англіи, имющему такихъ хорошихъ лошадей. Ни одному торгашу не удалось обмануть его; и хотя омъ нсколько скупъ на деньги, однако, если какое-нибудь желаніе сильно овладвало имъ, никакая сумма не останавливала его. Напримръ, когда онъ купилъ… но оставимъ въ поко скандалёзныя исторіи. Какое дло намъ до прошлаго? Докторскій сынъ, имющій тысячу фунтовъ въ годъ годового дохода, можетъ считаться прекрасной партіей въ нкоторыхъ кружкахъ, но, vons concevez, не въ высшемъ обществ. А милая, образованная, уважаемая женщина — разв не знаетъ какъ прощать многіе недостатки нашего пола? А лта? фи! Она увнчаетъ мою плшивую голову розами своей юности. А цвтъ лица? Какой контрастъ пріятне и трогательне золотистыхъ локоновъ Дездемоны на смугломъ плеч Отелло? А прошлая жизнь, преисполненная эгоизма и проведенная въ дурномъ обществ? Приди хоть отъ свиней, мой блудный сынъ, и я очищу тебя! Это называется цинизмомъ, знаете? Стало быть и жена мой циникъ, когда прижимаетъ своихъ дтей въ своему чистому сердцу и молится милосердому Небу, чтобы оно уберегло ихъ отъ эгоизма, отъ суетности, отъ безумія, отъ злой жадности.

Моя лира скромна, и когда исторія достигаетъ до того періода, что слдуетъ описывать любовь, моя Мнемозина отворачивается отъ молодой четы, опускаетъ занавсъ надъ амбразурой, гд шепчутся влюбленные, испускаетъ вздохъ изъ своей пожилой груди и прикладываетъ палецъ къ своимъ губамъ. Ахъ, милая Мнемозина! мы не будемъ шпіонами надъ молодыми людьми; мы не будемъ ихъ бранить; мы не будемъ много говорить о ихъ поступкахъ. Когда мы были молоды, можетъ быть и насъ принимали подъ палаткою купидона; мы ли его горькую, но восхитительную хлбъ-соли. Теперь мы странствуемъ одиноко въ пустын и не будемъ бранить вашего хозяина. Мы ляжемъ подъ открытымъ небомъ, будемъ съ любовью думать о быломъ, а завтра возьмёмъ опять посохъ и пустился въ путь.

Но я не думаю, чтобы эта страсть Филиппа была истинной любовью, это былъ только непродолжительный обманъ чувствъ, отъ котораго я предупреждаю васъ, что нашъ герой выздороветъ черезъ нсколько главъ. Какъ! мой милый юноша, не-уже-ли мы отдадимъ твоё сердце до гробовой доски? Какъ! мой Коридонъ и поющій лебедь, не-уже-ли мы навсегда отдадимъ тебя твоей Филлид, которая во всё время, пока ты играешь ей на свирли и ухаживаешь за нею, держитъ Мелибея въ шкапу, и готова выпустить его, если только онъ окажется боле выгоднымъ пастушкомъ, чмъ ты? Я не такъ жестокъ къ моимъ читателямъ или моему герою, чтобы подвергнуть ихъ несчастью такого брака.

Филиппъ не былъ ни клубнымъ, ни свтскимъ человкомъ. Изърдко бывалъ въ клуб; а когда входилъ туда, то свирпо хмурился и странно смялся надъ обычаями постителей. Онъ представлялъ довольно неуклюжую фигуру въ свт, хотя наружность имлъ красивую, живую и довольно приличную; но онъ вчно наступалъ своей огромною ногою на воланы свта, и свтъ кричалъ и ненавидлъ его. Онъ одинъ не примчалъ волокитства Уилькома, хотя сотни человкъ давно подсмивались надъ этимъ.

— Кто этотъ человкъ, низенькаго роста, который бываетъ у васъ и котораго я иногда вижу въ парк, тётушка, этотъ низенькій человкъ въ такихъ блыхъ перчаткахъ и очень смуглый лицомъ? спрашиваетъ Филиппъ.

— Это мистеръ Уилькомъ, лейб-гвардеецъ, припоминаетъ тётка.

— Офицеръ? не-уже-ли? говоритъ Филиппъ, обращаясь къ двушкамъ. — А мн кажется, что къ нему боле шолъ бы тюрбанъ и бубенъ.

И онъ смётся и думаетъ будто сказалъ очень умную вещь. О эти остроты о людяхъ и противъ людей! Никогда, мой милый, юный другъ, не говорите ихъ никому, не говорите ихъ постороннему, потому что онъ пойдетъ и разскажетъ; не говорите владычиц вашего сердца, потому что вы можете поссориться съ ней и тогда она разскажетъ; не говорите вашему сыну, потому что безыскусственный ребёнокъ воротится къ своимъ школьнымъ товарищамъ и скажетъ: «папа, говоритъ, что мистеръ Бленкинсонъ колпакъ». Дитя моё, хвалите всхъ, улыбайтесь всмъ и вс будутъ улыбаться вамъ притворною улыбкою и протягивать вамъ притворно дружескую руку — словомъ, будутъ уважать васъ какъ вы заслуживаете. Нтъ. Я думаю, что мы съ вами будемъ хвалить тхъ, кого любимъ, хотя никто не повторитъ нашихъ добрыхъ словъ, и будемъ прямо говорить что думаемъ о тхъ, кого не любимъ, хотя мы уврены, что наши слова сплётники перескажутъ съ прибавленіями и они будутъ вспоминаться долго спустя посл того, какъ мы забудемъ ихъ. Мы кидаемъ въ воду камешекъ — маленькій камешекъ, который ныряетъ и исчезаетъ, но весь прудъ приходитъ въ сотрясеніе и струится безпрестанно расходящимися кругами долго спустя посл того, какъ камешекъ пошолъ ко дну и исчезъ изъ глазъ. Разв ваши слова, сказанныя десять лтъ назадъ, не возвращались къ вамъ обезображенныя, испорченныя можетъ быть такъ, что ихъ узнать нельзя?

Филь черезъ пяти минутъ посл своей шуточки совсмъ забылъ, что сказалъ о Чорномъ Принц и о бубн, и когда капитанъ Уилькомъ нахмурился на него свирпо, молодой Фирминъ подумалъ, что это было природное выраженіе смуглой физіономій капитана, и даже пересталъ на него глядеть.

— Ей-богу, сэръ! сказалъ посл Филь, говоря со мною объ этомъ офицер:- я замтилъ, что онъ ухмылялся, болталъ, скалилъ зубы; и когда я вспомнилъ, что болтать и скалить зубы въ натур подобныхъ обезьянъ, у меня не было и въ ум, что этотъ орангъ-утангъ сердятся на меня боле чмъ на другихъ. Видите, Пенъ, я блокожій по природ, а злые называютъ меня рыжимъ. Это не очень хорошій цвтъ. Но я никакъ не думалъ, чтобы моимъ соперникомъ былъ мулатъ. Конечно, я не такъ богатъ, но состояніе у меня есть. Я могу читать и писать правильно и довольно бгло. Могъ ли я опасаться соперничества, могъ ли думать, что вороная лошадь побдитъ гндую? Разсказать ли мн вамъ что она всегда постоянно говорила мн? Я этимъ не измню тайнамъ любви. Нтъ, ей-богу! Добродтель и благоразуміе всегда были у ней на язык. Она напвала мн нравоученія, кротко намекала, что я долженъ помстить мои деньги съ самымъ врнымъ обезпеченіемъ и что ни одинъ человкъ на свт, даже отецъ, не долженъ самовластно распоряжаться ими. Она длала мн, сэръ, множество маленькихъ, кроткихъ, робкихъ невинныхъ вопросовъ о состояніи моего отца, и сколько онъ иметъ, по моему мннію, и какъ онъ откладывалъ? какіе добродтельные родители у этого ангела! Какъ они воспитали ее, какъ направили ея милые голубые глазки исключительно на практическіе предметы. Она знаетъ чего стоитъ вести домашнее хозяйство, знаетъ цну акцій желзныхъ дорогъ; она копитъ капиталъ для себя и въ этомъ свт и въ будущемъ. Можетъ быть она не всегда поступаетъ какъ слдуетъ, но не ошибётся она никогда! Я говорю вамъ, Пенъ, это ангелъ съ крылышками, сложенными подъ ея платьицемъ, можетъ быть не тми могучими блоснжными блестящими крыльями, которыя парятъ ка самымъ высокимъ звздамъ, но съ крылышками хорошими, полезными, сизыми, которыя будутъ тихо и ровно поддерживать её какъ разъ надъ нашими головами и помогутъ ей тихо опуститься, когда она удостоитъ слетть къ намъ. Когда я подумаю, сэръ, что я могъ бы быть женатъ на такомъ миломъ ангел и что я всё еще холостъ — о! я въ отчаяніи! въ отчаяніи!