Но исторія обманутыхъ надеждъ и неудавшейся страсти Филиппа должна быть разсказана не въ такихъ язвительныхъ и несправедливыхъ выраженіяхъ, какія употреблялъ этотъ джентльмэнъ, обыкновенно пылкій и хвастливый въ разговор, любившій преувеличивать свои разочарованія и кричать, ревть, даже ругаться, если ему наступятъ на мозоль, такъ громко, какъ кричатъ т, у кого отрзываютъ ногу.

Я могу поручиться за миссъ Туисденъ, мистриссъ Туисденъ и за всю ихъ семью, что если они, какъ вы это называете, надули Филиппа, то они сдлали это вовсе не подозрвая, что это былъ поступокъ грязный. Ихъ поступки никогда не бывали грязны или низки; они всегда бывали вынуждены необходимостію, говорю я вамъ, и спокойно приличны. Они ли остатки вчерашняго обда съ граціознымъ молчаніемъ; они скупо кормили своихъ людей; они выгоняли изъ дома голодныхъ слугъ; они извлекали выгоды изъ всего; они спали граціозно подъ узкими одялами; они зябли у скупозатопленнаго камина; они запирали чайницу самымъ крпкимъ замкомъ, длали самый жидкій чай; не-уже-ли вы предполагаете, что они думали, будто они поступаютъ низко или дурно? Ахъ! удивительно, какъ подумаешь, сколько самихъ почтенныхъ семействъ изъ вашихъ знакомыхъ и моихъ, любезный другъ, обманываютъ другъ друга!

— Дружокъ, я выгадала полдюйма плюша изъ панталончиковъ Джэмса.

— Душечка, я сберегла полпенни отъ пива. Пора одваться и хать къ герцогин. Какъ ты думаешь, можетъ Джонъ надть ливрею Томаса; онъ носилъ её только годъ и умеръ отъ оспы? Джону она немножко узка, но…

Это что такое? Я выдаю себя за безпристрастнаго лтописца счастья, злополучія, дружескихъ связей Филиппа и сержусь на этихъ Туисденовъ почти сколько же, какъ и самъ Филиппъ.

Я не сержусь на тхъ несчастныхъ женщинъ, которыя таскаются по мостовой и приторную улыбку которыхъ освщаетъ газовой рожокъ, а то моя щекотливая добродтель и брюзгливая скромность не могли бы прогуливаться въ Пиккадилли, не могли бы выйти со двора. Но Лаиса нравственная, опрятная, щеголеватая, туго зашнурованная, — Фримея, вовсе нерастрёпанная, но съ волосами, приглаженными фиксатоаромъ, въ лучшей шнуровк, стянутой мама, — Аспазія, послдовательница Верхней Церкви, образецъ приличія, обладавшая всми двственными прелестями, готова продать ихъ самому старому изъ старыхъ старикашекъ, у котораго есть деньги и титулъ — вотъ этихъ несчастныхъ хотлось бы мн видть раскаивающимися, но прежде приколотить ихъ хорошенько. Ну, нкоторыя изъ нихъ отданы въ исправительныя заведенія на Гросвенорскомъ сквэр. Он носятъ тюремную одежду изъ брильянтовъ и кружевъ. Родители плачутъ и благодарятъ Бога, когда продаютъ ихъ; а всякіе разные бишопы, пасторы, родственники, вдовы, росписываются въ книг и утверждаютъ своею подписью обрядъ. Созовемъ на полуночный митингъ всхъ, кто былъ проданъ въ замужство: какое порядочное, какое знатное, какое блестящее, какое величественное, какое многочисленное собраніе будемъ мы имть! Найдётся ли такая большая комната, въ которой он могли бы помститься вс?

Загляните въ эту тёмную, торжественную, довольно мало, но изящно меблированную гостиную въ Бонашской улиц, и въ эту маленькую зрительную трубку вы можете видть нсколько премилыхъ группъ, разговаривающихъ въ разное время дня. Посл завтрака, пока еще рано хать кататься въ паркъ, въ гостиную входитъ блокурый молодой человкъ съ большими ногами и широкой грудью, безъ перчатокъ, и длинными каштановыми усами, повиснувшими на широкій воротничокъ и — долженъ ли я признаться, что отъ него сильно несетъ сигарою? Онъ начинаетъ громко высказывать своё мнніе о вчерашнемъ памфлет, или о вчерашней поэм, или о скандал, случившемся на прошлой недл, или объ италіянц съ обезьяной, кривлявшейся на улиц — словомъ, о чомъ бы то ни было, что занимаетъ его мысли въ эту минуту. Если у Филиппа былъ дурной обдъ вчера (и онъ неравно вспомнитъ объ этомъ), онъ ворчитъ, сердится и бранитъ самымъ гнуснымъ образомъ повара, слугъ, эконома, весь комитетъ, всё общество того клуба, гд онъ обдалъ. Если Филиппъ встртитъ двочку, играющую на орган, съ хорошенькими глазками и обезьяной на улиц, онъ смялся, удивлялся обезьян, качалъ головою, напвалъ подъ мотивъ органа, нашолъ, что у двочки самые чудные глаза, какіе когда-либо случалось ему видть, и что отецъ у нея, вроятно какой-нибудь альпійскій мошенникъ, продавшій свою дочь аферисту, который, съ своей стороны, продалъ её въ Англію. Если ему приходится разсуждать о поэм, памфлет, журнальной стать, то она непремнно написана или величайшимъ геніемъ или самымъ величайшимъ дураномъ, когда-либо существовавшемъ на свт. Можетъ ли онъ писать? Въ этой юдоли слёзъ, въ которой мы обитаемъ, не найдётся другого подобнаго идіота. Или видали вы поэмы Доббинса? Агесса, помяните моё слово въ Доббинс есть геніальность, которая покажетъ современемъ то, что я всегда предполагалъ, то, что я всегда воображалъ возможнымъ, и всякій, кто не согласится съ этимъ, лгунъ, злой негодяй; а свтъ полонъ людьми, которые никогда не отдаютъ справедливости другому; а я клянусь, что узнавать и чувствовать достоинство въ поэзіи, живописи, музык, въ пляск на канат, въ чемъ бы то ни было, есть величайшій восторгъ и радость моей жизни. Я говорю… О чемъ бишь я говорилъ?

— Вы говорили, Филиппъ, что вы любите признавать достоинство во всхъ, сказала кроткая Агнеса:- а я то же думаю.

— Да! кричитъ Филь, тряхнувъ своими блокурыми кудрями, — я думаю, что я люблю. Слава Богу, я это люблю. Я знаю людей, которые могутъ длать многое, даже всё лучше меня.

— О Филиппъ! говоритъ со вздохомъ Агнеса.

— Но я ненавижу ихъ за это.

— Вы никого невавидите, сэръ. Вы слишкомъ великодушны.

— Можете вы вообразить, чтобы Филиппъ ненавидлъ кого-нибудь, мама?

Мама пишетъ:

«Мистеръ и мистриссъ Тальботъ Туисденъ просятъ адмирала и мистриссъ Дэвисъ Локеръ сдлать имъ честь пожаловать на обдъ въ четверкъ сего…»

— Что такое, Филиппъ? говоритъ мама, поднимая глаза съ своей записки:- Филиппъ ненавиделъ кого-нибудь! Филиппъ! У насъ небольшой обдъ 24. Мы попросимъ отца твоего обдать. Намъ нельзя приглашать слишкомъ много родныхъ. Приходите посл, пожалуйста.

— Хорошо, тетушка, говорилъ прямодушный Филь;- я приду, если вы и кузины этого желаете. Вы знаете, чай не по моей части, и обды-то я люблю только по моему вкусу и съ…

— И съ вашей противной компаніей, сэръ?

— Ну да! говоритъ султанъ Филиппъ, разваливаясь и чванясь на диван:- я люблю и свои удобства и свою свободу.

— Ахъ, Филиппъ! вы становитесь всё большимъ эгоистомъ каждый день… то-есть я говорю о всхъ мужчинахъ вообще, сказала со вздохомъ Агнесса.

Вы угадаете, что мама выйдетъ изъ комнаты въ эту минуту. Она такъ довряетъ милому Филиппу и своимъ милымъ дочерямъ, что иногда уходитъ изъ комнаты, когда Агнеса и Филь сидятъ вдвоёмъ. Она, пожалуй, оставитъ Рувима, старшаго сына, съ своими дочерьми, но мой бдный младшій сынъ Іосифъ, если ты предполагаешь, что она уйдётъ изъ комнаты и оставитъ тебя одного — о мой милый! ужь лучше теб прямо броситься въ колодезь! Мама, я говорю, ушла наконецъ изъ комнаты съ совершенной кротостью, съ спокойной граціей и серьёзностью, и спустилась съ лстницы не слышне тни, скользящей по полинялому ковру — мама ушла, я говорю внизъ, и съ самыми приличными манерами мучитъ буфетчика среди его бутылокъ — терзаетъ ключницу среди ея банокъ съ вареньемъ, смотритъ на три холодныя котлетки въ кладовой — и такъ пристально не спускаетъ глазъ съ судомойки, что бдняжка наконецъ воображаетъ ужь не догадалась ли, что она отдала нищему кусокъ ветчины. Несчастная служанка, гладившая воротнички и разныя разности, съ трепетомъ отвшиваетъ барын поклонъ и ускользаетъ съ своими воротничками, а между тмъ наши двушка и юноша болтаютъ себ въ гостиной.

О чомъ? Обо всёмъ, о чомъ Филиппу вздумается говорятъ. Здсь некому ему противорчить, кром его самого, но его хорошенькая слушательница увряетъ, что онъ вовсе не противорчилъ самому себ. Онъ декламируетъ свои любимыя поэмы.

— Чудесно! Пожалуйста, Филиппъ прочитайте что-нибудь изъ Вальтеръ-Скотта! Онъ, какъ вы говорите, самый свжій, самый энергическій, самый добрый изъ поэтическихъ писателей — не первоклассный, конечно; онъ написалъ много чепухи, какъ вы называете это такъ смшно, но вдь это случалось и съ Уордсуортомъ, хотя онъ былъ величайшій геній и доходилъ иногда до самыхъ крайнихъ предловъ высокой поэзіи; но теперь, когда вы замтили это, я должна признаться, что онъ часто ужасъ какъ скученъ и я непремнно заснула бы, слушая Прогулку [26] , еслибы вы не читали такъ мило. Вы думаете, что новые композиторы совсмъ не такъ хороши, какъ старые, и любите старинную игру мамаши на фортепіано. Да, Филиппъ, она восхитительно играетъ, такъ изящно, такъ женственно! Ахъ, Филиппъ! вдругъ продолжаетъ Агнеса: — я боюсь, что теперь вс молодые люди любятъ сильныя ощущенія. Когда вы остепенитесь, сэръ?

— И буду ходить въ должность каждый день, какъ дядюшка и кузенъ; читать газету про три часа сряду и бгать къ вамъ?

— А что жь такое, сэръ! это должно быть недурное удовольствіе? говоритъ одна изъ двицъ,

— Какой я неловкій! Я вчно наступаю ногой на что-нибудь или на кого-нибудь! вскрикиваетъ Филь.

— Вы должны приходить къ намъ и мы выучимъ васъ плясать какъ медвдь, говоритъ кроткая Агнеса, улыбаясь ему.

И всегда, когда Филиппъ бываетъ въ Бонашской улиц, Агнеса слушаетъ его ласково, кротко, нжно и дружелюбно. Сердце ея забьётся сильне, когда она услышитъ топотъ его лошади въ тихой улиц; оно забьётся слабе, когда настаётъ ежедневная горесть разставанія. Бланшъ и Агнеса не очень страстно любятъ другъ друга. Еслибы я могъ разсказать, какъ эти дв овечки бодаются — какъ он ссорятся между собою — но он также имютъ и секреты между собой. Во время визита Филя двушки остаются вмст, вы понимаете, или мама сидитъ съ молодыми людьми. Къ мистриссъ Туисденъ могутъ пріхать какія-нибудь пріятельницы, и тогда маменьки перешептываются между собою, глядя на кузеновъ съ значительнымъ видомъ.