Онъ разбирался въ библіотек, самъ топилъ свой каминъ, болталъ съ камердинеромъ, читалъ Вундта, дневникъ и письма бабушки, къ вечеру еще больше заскучалъ и рано легъ спать.

Ложась спать, Сухумовъ сказалъ самъ себ мысленно:

«Нтъ, если здсь въ деревн жить зимой, жить круглый годъ — непремнно жениться надо. Иначе не выдержишь. Напримръ, хоть-бы взять сегодня… Вдь это день одиночнаго заключенія какого-то. А докторъ увряетъ, что деревенская жизнь мн нужна, что въ ней одной только спасеніе моего расшатаннаго здоровья. Стало-быть, сжечь петербургскіе корабли необходимо».

И когда онъ засыпалъ, передъ нимъ носился образъ Раисы.

На другой день, какъ Сухумовъ предполагалъ, съ почты привезли два новыхъ журнала. Онъ ждалъ, что за ними придетъ Раиса съ Ивановой, но он не пришли. На третій день Новаго года привезли еще журналы, но Раиса опять не явилась ни съ Ивановой, ни съ учительницей Хоботовой. Это нсколько бсило его.

«Сердится, — подумалъ онъ. — Сердится за поцлуй… Ждетъ, что я приду объясниться. Но o чемъ я буду объясняться? Какъ? Я не придумалъ еще ничего окончательнаго».

Книжкекъ журналовъ онъ къ Раис все-таки не посылалъ. а самъ мучился неизвстностью: измнились ея отношенія къ нему или нтъ? Но видть ему ее очень хотлось. Къ священнику онъ почему-то считалъ хать неудобнымъ, а такъ какъ онъ нсколько разъ заставалъ ее у Ивановыхъ, то посл завтрака онъ веллъ заложить лошадь и похалъ къ учителю, въ надежд и теперь встртить ее тамъ.

Ивановыхъ, однако; онъ дома не засталъ, не засталъ и Хоботовой. Его встртила рябая работница.

— Укатили! — сказала она и махнула рукой.

— Куда? — спросилъ Сухумовъ.

— Въ гости. Знамо дло, святки справляютъ, такъ все теперь по гостямъ… Въ Смертино похали къ косматому учителю. И наша стриженая туда похала и поповская племянница похала съ ними. На двухъ подводахъ ухали.

— Далеко это? — поинтересовался Сухумовъ, негодовавшій въ душ, что никого не засталъ.

— Смертинскій-то учитель? Да кто говоритъ двнадцать верстъ, кто говоритъ восемь. Теперь болотомъ здятъ, такъ ближе.

«Ну, какая-же тутъ обида за дерзкій поцлуй, коли по гостямъ здитъ! Стало быть, не обидлась», разсуждалъ Сухумовъ, отправляясь домой… Но отчего она предпочла поздку въ Смертино свиданію со мной? Кокетство это, что-ли? Помучить меня хочетъ разв? — задавалъ онъ себ вопросы.

Домой къ себ онъ пріхалъ какъ въ пустыню. Никогда ему не было такъ скучно дома съ перваго дня поселенія въ деревн, какъ сегодня. Словоохотливая жена хромого повара Феклиста, Ульяна, которая теперь была приглашена на должность ключницы и горничной, прибирала что-то въ буфет въ столовой. Когда Сухумовъ заглянулъ туда, она сказала ему привтливо:

— Недолго-же вы, баринъ, гулять изволили, а погода сегодня такая чудесная. Впрочемъ, компаніи-то вамъ здсь совсмъ нтъ, скучно вамъ, — прибавила она.

Сухумовъ промолчалъ.

— И сегодня одни за обдомъ кушать будете? Одинъ приборъ поставить? — спросила она.

— Вы-же вдь видите, что я одинъ… и понимаете, что мн ждать некого, — рзко отвтилъ ей Сухумовъ и ему показалось, что она какъ-бы подсмивалась надъ нимъ этими вопросами.

Онъ прошелъ въ кабинетъ. Камердинеръ Поліевктъ слдовалъ за нимъ по пятамъ.

— Можетъ быть, сапожки снять желаете и туфельки надть? — приставалъ онъ къ нему.

— Зачмъ? Съ какой стати? Ты вдь знаешь, что передъ обдомъ мн придется на двор моціонъ длать, стало-быть, снова переодваться въ сапоги? — опять также раздраженно сказалъ ему Сухумовъ. — Затопи каминъ и дай мн мой пиджакъ.

Онъ сбросилъ съ себя визитку, въ которой здилъ къ учителю и надлъ гороховаго цвта охотничьяго покроя пиджакъ, который носилъ всегда дома.

Каминъ запылалъ. Сухумовъ развернулъ первую попавшуюся книгу и подслъ къ нему въ кресл, приготовляясь читать, хотя читать ему вовсе не хотлось. Онъ обвелъ взоромъ стны своего обширнаго кабинета и съ грустью сказалъ вслухъ:

— Пустыня!

Раздались шаги. Вошелъ садовникъ, молодой парень съ корзиной цвтовъ, поклонился барину и сталъ ставить на подоконники горшки съ распустившимися гіацинтами.

— Новинку вашему высокородію принесъ… Къ Рождеству-то и къ Новому году не удалось выгнать, солнца мало было. А вотъ теперь — пожалуйте… Воспареніе запаха обширное.

— Спасибо, спасибо, — проговорилъ Сухумовъ и поднялся посмотрть и понюхать гіацинты.

— Ну, къ чему это все, если я совершенно одинъ? Для чего эти цвты въ моемъ одиночеств? — спросилъ онъ самъ себя вслухъ, горько усмхнувшись, и почувствовалъ, что горловая спазма сжала его гортанные хрящи.

Онъ отошелъ отъ подоконника къ письменному столу, задумался, затмъ стукнулъ кулакомъ по столу и воскликнулъ: