Сухумовъ закурилъ папиросу и сдлалъ нсколько затяжекъ. Сердцебіеніе успокоилось, въ глазахъ зарябило, начало туманиться. Онъ перевернулся на другой бокъ и опять заснулъ.

Подъ утро ему снилось, что онъ разговариваетъ съ однимъ изъ своихъ предковъ, изображенныхъ на портретахъ. Предокъ этотъ безъ парика, съ сдой щетиной на голов, съ тщательно выбритымъ пухлымъ лицомъ, въ сорочк съ большимъ воротникомъ, завязаннымъ тесемками, въ бличьемъ халат, крытомъ малиновымъ бархатомъ. Сухумовъ явственно все это видлъ и хорошо запомнилъ, Запомнилъ даже его туфли изъ гарусной вышивки, запомнилъ узенькую серебряную табакерку съ чернтью, которую предокъ его вертлъ въ рукахъ. Предокъ, улыбаясь широкимъ лицомъ, говорилъ Сухумову:

— На крпостной своей женатъ былъ и ничего изъ этого худого не вышло. Жили мы счастливо. Почитала она меня, любила, боготворила и народила четырехъ здоровыхъ ребятъ.

Въ восемь часовъ начало свтать. Въ девятомъ часу камердинеръ будилъ Сухумова, но Сухумовъ отвтилъ:

— Погоди. Дай немного полежать.

— Сами-же приказали будить. У меня парное молоко принесено для вашей милости. Остынетъ, такъ какой-же будетъ интересъ, — говорилъ камердинеръ. — Вставайте.

— Пускай остынетъ… — бормоталъ Сухумовъ.

Только въ часу десятомъ могъ камердинеръ поднять его. Подавая ему одваться, камердинеръ говорилъ:

— Вотъ вамъ и режимъ вашъ. Нтъ, ужъ кто до послднихъ птуховъ не ложится, то тутъ не до режимовъ.

— Отстань. Не ворчи. И что это у тебя за манера!

Одваясь, Сухумовъ вспомнилъ вчерашнія слова Поліевкта о вщихъ снахъ подъ Новый годъ.

— Такъ вс сны, которые видишь на Новый годъ, должны сбыться? — спросилъ онъ, улыбаясь, камердинера.

— Какъ пить дать. Непремнно, — кивнулъ Поліевктъ и спросилъ:- А вашей милости что приснилось?

— Хорошій сонъ. Приснилось, — будто-бы я женатъ.

— Женитесь. Василій Великій исполнитъ. Это его ночь. Въ его ночи даже нарочно загадываютъ подъ Новый годъ и онъ, батюшка, вщіе сны насылаетъ, а потомъ и устраиваетъ ихъ. Двушки-то деревенскія какъ на Новый годъ гадаютъ! Да и барышни. Мостки изъ лучинокъ на блюдечкахъ съ водой устраиваютъ у себя подъ кроватями, задумываютъ, на ночь лвый чулокъ съ ноги не снимаютъ и ложатся. И кто во сн ихъ черезъ мостикъ переведетъ — тотъ и суженый. Чего вы изволите смяться?

— Суеврію смюсь… Лвый чулокъ… — проговорилъ Сухумовъ.

— Да-съ… Не смйтесь. А иногда такъ бываетъ, что этотъ суженый и чулокъ-то этотъ лвый съ ноги сниметъ. Тогда ужъ совсмъ крпко.

— Жаль. А я на ночь оба чулка снялъ. Что-жъ ты меня не предупредилъ.

— Да что-жъ васъ предупреждать, коли вы невроятный человкъ! Да и безъ чулка сбывается, — прибавилъ Поліевктъ.

— И въ тотъ-же годъ этотъ сонъ долженъ сбыться? — шутилъ съ камердинеромъ Сухумовъ.

— Въ тотъ-же годъ, такое ужъ положеніе. Но мало этому врить, надо чтобъ человкъ былъ вроятный. А кто невроятный человкъ, то само собой…

— Ну, хорошо, хорошо… Я врю, я буду вроятнымъ человкомъ. Успокойся… — закончилъ Сухумовъ и слъ нить молоко съ чаемъ.

Въ день Новаго года Сухумовъ скучалъ одинъ. Ни къ нему никто не пришелъ изъ знакомыхъ, ни самъ онъ никуда не похалъ. Да и кому придти? Онъ со всми вчера видлся, кром священника и матушки-попадьи. Отъ священника онъ, впрочемъ, ждалъ визита, но у того, очевидно, такой свтскости не оказалось, чтобы придти поздравить его съ Новымъ годомъ. Чтобы прокатиться, онъ хотлъ самъ хать къ отцу Рафаилу, но побоялся неловкости встрчи съ Раисой. Онъ звалъ ее къ себ на другой день Новаго года за полученіемъ январскихъ журналовъ, которые выписалъ и которые должны получиться сегодня или завтра. «Придетъ завтра, хоть съ отцомъ Рафаиломъ или съ женой учителя — ну, значитъ, не обидлась и не сердится, — разсуждалъ онъ. — Не придетъ — поду самъ улаживать дло. А какъ улаживать? Предложеніе длать, что-ли? — задавалъ онъ себ вопросы. — Она прекрасная, правдивая, добросердечная двушка, очень мн нравится, но вдь страстной любви я къ ней не чувствую», — прибавилъ онъ мысленно, и тутъ-же вспомнилъ признаніе бабушки Клеопатры Андреевны въ ея дневник. Бабушка упоминала, что она вышла замужъ за ддушку вовсе безъ всякой любви, но посл свадьбы такъ его полюбила, что привязалась къ нему, какъ самая врная собака, боготворила его и, не взирая на легкія туманныя пятна въ жизни и даже мимолетныя измны ддушки, они прожили счастливо. И тутъ Сухумовъ сталъ сдаваться къ тому, что для брака вовсе и не надо бшеной любви, что достаточно, чтобы женщина только нравилась. Онъ припоминалъ знакомыхъ въ Петербург, которые женились при самой страстной сумасшедшей любви, потомъ охладли другъ къ другу и разъхались. Такихъ паръ онъ насчиталъ три-четыре.

«А мн Раиса нравится, меня тянетъ къ ней. Вся ея фигура, ея глаза, ея говоръ производитъ на меня что-то ласкающее, успокаивающее… А вдь это только и нужно въ женщин здсь въ глуши, въ деревн. Представительства какого-нибудь тутъ совсмъ не требуется», — разсуждалъ онъ.

Сухумовъ задумался и черезъ нсколько времени мысленно произнесъ:

«А впрочемъ, можетъ быть, я и влюбленъ въ Раису? Очень можетъ быть, что это-то любовь и есть»…

Поздравить съ Новымъ годомъ пришли Сухумова только управляющій и его жена. Сухумовъ угощалъ ихъ мадерой съ бисквитами и спросилъ, между прочимъ, шутя:

— А что есть-ли здсь у окрестныхъ помщиковъ и помщицъ хорошенькія невсты?

Управляющій отрицательно покачалъ головой и отвтилъ:

— Есть, пожалуй… Но для вашей милости не годятся… Фасонъ не тотъ. Вдь тутъ почти повсюду срый купецъ у дворянъ земли и усадьбы отбилъ.

— Да я не для себя спрашиваю… А такъ, вообще…

На этомъ разговоръ и кончился.

Отъ скуки сегодня Сухумовъ аккуратно продлалъ вс предписанія доктора относительно режима: передъ завтракомъ и обдомъ катался съ горы, ходилъ на лыжахъ и даже кололъ дрова, выдерживая на себ глупыя улыбки рабочихъ, одвшихся по случаю Новаго года въ праздничные наряды.