— Зачем столько сторожей? — сердито спросил председатель Европарламента у секретаря, вернувшись в спальню. — Кого боятся наши хозяева?

— Полагаю, — пожал плечами Збышек, — они боятся покушения на вашу милость.

— А ты боишься, Збышек? — спросил председатель.

— Все в воле Всевышнего, — сказал секретарь, осеняя себя крестом.

— Вот именно, — сказал старик, забираясь в постель. — А эти вахлаки хотят перехитрить Господа…

Зубы не болели, мочевой пузырь не беспокоил, но сон все не шел, и старый пан Войцех начал невольно думать о том о сем. Наверное, это его последний визит на уровне председателя Европарламента. Хватит, покатался… Пора передавать руль молодым. Не таким, конечно, молодым и нахальным, как этот мальчишка, российский президент. Пыжился еще вечером на переговорах, щенок, изображал главу великой державы… Конечно, с иллюзиями в этом мире расставаться всего труднее, но надо поскромнее держаться, помнить, что держава стоит уже чуть ли не на левом фланге — за Китаем, Индией, Бразилией… Не спасет Россию европейская программа помощи, не спасет! Удивительная страна, матка боска… Если у древнего царя… Как там его? Да, если у того царя все, к чему он ни прикасался, обращалось в золото, то Россия, прикасаясь к золоту, непременно обращает его в дерьмо.

Старик с грустью подумал о своей скромной ухоженной мызе в Мазовше, неподалеку от Вышкува, и окончательно решил: этот московский визит — последний. Еще он подумал, уже засыпая, о предстоящей свадьбе младшей внучки, Марыськи, которая собралась замуж за негра, черного, как сапог. Пан Войцех не был расистом, он был обычным стариком, воспитанным на дивно изжившей себя идее превосходства белого человека.

Спал Гриша Шестов в скромной холостяцкой квартире. Перед сном, перебирая документы на Ивана Пилютовича Вануйту, доставленные расторопным Иванцовым, Гриша одновременно долго и нудно собачился по телефону с любовницей, которой надоели Гришины ночные бдения в редакции. Любовница подозревала, к сожалению безосновательно, что Гриша завел себе новую — молодую и красивую. Гриша понимал давнюю верную подругу: который год он не решается сделать ей предложение, а время идет, женщина с течением времени моложе не становится, и ее потаенная мечта о семейном счастье выдыхается, словно открытые духи. Гриша понимал подругу и даже во сне чувствовал раскаяние, хоть все равно не собирался жениться в ближайшие сто лет.

Спал педантичный молодой человек, хозяин дачи на Богучарской улице. На аккуратной сухой голове молодого человека покоилась волосяная сетка, а на прикроватном столике лежал томик Плутарха, заложенный шелковой ленточкой. Спал в сарайчике и страшный мастифф, подрыгивая толстыми лапами и повизгивая от возбуждения, — во сне ему привели молодую игривую суку, которую он как-то видел в чужой машине возле хозяйской дачи.

Перед дежурством спал Альберт Шемякин. Во сне он видел огромный крест на лысой горе, сожженной зноем, а на кресте — распятого. Задыхаясь и оступаясь на камнях, Шемякин медленно поднимался к изножию креста. Все ближе и ближе распятие, вот уж и тень деревянных крыл пала на Шемякина. Он поднял взор и проснулся от ужаса, ибо в распятом без труда узнал себя. Не зажигая света, Шемякин некоторое время бесцельно слонялся по молчащей пустой квартире, а потом вышел на балкон, ежась от ночной свежести. Далеко на горизонте поднимались в призрачное небо два белых цилиндра. «На горе Арарат растет красный виноград», — забормотал Шемякин детскую присказку — логопед когда-то заставлял повторять ее до одурения, чтобы прошла картавость. А при чем тут Арарат, подумал Шемякин. И вспомнил о Марии.

О Марии… Горело одинокое окно на семнадцатом этаже — почти напротив темных окон Зотова. Мария курила на кухне, гоняя ладошкой дым. Открыла было фрамугу — и сразу же сладковатая вонь проникла с улицы. Лучше уж пусть табаком пахнет, подумала Мария, захлопывая окно.

После встречи с газетчиками она поехала к дяде Сергею. И пока рассказывала о своих новостях, незаметно уснула — прямо в кресле возле маминой кровати. Очнулась от тишины и тревоги. Мать спала покойно, ночник бросал слабый свет на ее запавший рот. Мария сбросила плед, которым ее прикрыли, и склонилась над матерью. Лишь уловив тихое и медленное дыхание, она отправилась на кухню и дала немножко воли слезам. А потом ужаснулась: полночь, а она не звонила Рыбникову. К счастью, первый заместитель главного редактора «Вестника» был еще на месте. Он успокоил: статья стоит в номере, начали печатать тираж. Утром Мария может заехать в концерн, у охранника оставят конверт с двумя экземплярами еженедельника.

Она повесила трубку и подумала: чем кончится для Шемякина, для нее, для всех ребят, причастных к статье, этот прорвавшийся на свет крик об опасности? «Космоатом» не любит, когда из его бронированных дверей выносят секреты.

Мария не заметила, как вошел дядя — мятый со сна, в старой пижаме, лопнувшей под мышками. Он сел напротив, растер лицо руками:

— Ты бы бросала курить, а? И так неважно выглядишь… Да еще такая дорога… Тебе нужно больше отдыхать! А то сорвалась, как будто тут…

— Дядя! — вспыхнула Мария. — Сколько можно об одном и том же! Ты становишься несносным, как баба Сима.

Они улыбнулись, вспомнив бабу Симу из угловой квартиры, которая ворчала и бранилась круглые сутки.

— Видишь ли, — грустно сказал Сергей Иванович, — мне стыдно, что я, никому не нужный старик… Сам ничего не могу и у тебя гирей на ногах… Из-за нас с матерью просидишь, боюсь, в девках до седых волос.

— Давай лучше чаю попьем, — сказала Мария. — Ты же знаешь, я не могу выйти замуж, пока не кончится контракт. Не заводи больше таких разговоров!

— Ладно, — примирительно сказал Сергей Иванович. — Больше не буду. А чай-то — настоящий «липтон»! Неужели у вас еще можно его купить? Не обижайся, но мне хочется, чтоб у тебя все было хорошо, все как у нормальных людей.

— Вылитая баба Сима, — вздохнула Мария. — Где они, нормальные люди? Разве только на каком-нибудь острове… Кстати, мне в Сибири работу предлагают после контракта. Вас с собой заберу.

— Куда? — прищурился Сергей Иванович. — И зачем… Старых людей с места трогать нельзя. Матери надо операцию делать. А в Сибири твоей и врачей-то нет.

— Ох, дядя Сережа, — поднялась за чашками Мария. — Ты до сих пор живешь… словно в период становления рабочего движения. Или при декабристах, когда они Герцена будили! Хочу, чтобы ты к мысли о переезде привык, при всем своем упрямстве. Не все ли тебе равно, где машины сторожить?

— Мне уже сегодня говорили, что из времени выпал, — с обидой сказал Сергей Иванович. — Не помню кто… Да, Зотов и говорил, Константин Петрович, есть тут у нас такой молодой конформист.

— Я его видела, — сказала Мария. — Он просил передать тебе, что был не прав. А в чем, не сказал.