— Или нтъ, — знаю я, что вы за люди — скоре вы станете уврять меня, что онъ былъ, какъ вс вы, плутоватъ, лицемренъ, золъ…

— Да нтъ же.

— Но кто знаетъ? Быть можетъ онъ, подобно вамъ, измнилъ другу, преслдовалъ благодтеля… отравилъ своего отца, убилъ мать?..

— Вы заблуждаетесь… я совсмъ не хочу…

— Извстно ли вамъ, что онъ уговорилъ вице-канцлера Винда, равно какъ Шеля, Виндинга и Лассона, троихъ изъ моихъ судей, не подавать голоса за смертную казнь? И вы хотите, чтобы я хладнокровно слушалъ какъ вы клевещете на него! Да, вотъ какъ поступилъ онъ со мною, хотя я длалъ ему гораздо боле зла, чмъ добра. Вдь я подобенъ вамъ, такъ-же низокъ и золъ.

Необычайное волненіе испытывалъ благородный Левинъ въ продолженіе этого страннаго разговора. Будучи въ одно и то же время явно оскорбляемъ и искренно хвалимъ, онъ не зналъ, какъ ему отнестись къ столь грубой похвал и столь лестной обид. Оскорбленный и разстроганный, то хотлъ онъ сердиться, то хотлъ благодарить Шумахера. Не открывая своего имени, онъ съ восторгомъ слдилъ, какъ суровый Шумахеръ защищалъ его противъ него же самого, какъ отсутствующаго друга; одного лишь хотлось ему, чтобы защитникъ его влагалъ мене горечи и дкости въ свой панегирикъ.

Однако внутренно, въ глубин души, онъ боле восторгался бшеной похвалой капитана Левина, чмъ возмущенъ оскорбленіями, наносимыми Дронтгеймскому губернатору. Глядя съ участіемъ на павшаго временщика, онъ позволилъ ему излить его негодованіе и признательность.

Наконецъ Шумахеръ, истощенный долгими жалобами на человческую неблагодарность, упалъ въ кресло въ объятія трепещущей Этели, съ горечью промолвивъ:

— О, люди! Что сдлалъ я вамъ, что вы заставили меня познать васъ?

До сихъ поръ генералъ не имлъ еще случая приступить къ важной цли своего прибытія въ Мункгольмъ. Отвращеніе взволновать узника допросомъ вернулось къ нему съ новой силой; къ его страданію и участію присоединились еще дв серьезныя причины: взволнованное состояніе Шумахера не позволяло губернатору надяться, что онъ дастъ ему удовлетворительное разъясненіе вопроса, а съ другой стороны, вникнувъ въ сущность дла, прямодушный, доврчивый Левинъ не могъ допустить, чтобы подобный человкъ могъ оказаться заговорщикомъ.

А между тмъ, имлъ ли онъ право ухать изъ Дронтгейма, не допросивъ Шумахера? Эта непріятная необходимость, связанная съ званіемъ губернатора, еще разъ превозмогла его нершительность, и онъ началъ, смягчивъ по возможности тонъ своего голоса.

— Прошу васъ нсколько успокоиться, графъ Шумахеръ….

Какъ бы по вдохновенію добродушный губернаторъ употребилъ этотъ титулъ, соединяющій въ себ дворянское достоинство съ простымъ именемъ, какъ бы для того, чтобы примирить уваженіе къ приговору, лишившему Шумахера всхъ почестей, съ уваженіемъ къ несчастію осужденнаго. Онъ продолжалъ:

— Тягостная обязанность принудила меня явиться….

— Прежде всего, — перебилъ его узникъ: — дозвольте мн, господинъ губернаторъ, снова вернуться къ предмету, который интересуетъ меня гораздо боле того, что ваше превосходительство можете мн сказать. Вы только-что увряли меня, что этотъ сумасбродъ Левинъ награжденъ былъ по заслугамъ. Мн любопытно было бы знать — какимъ образомъ?

— Его величество, господинъ Гриффенфельдъ, произвелъ Левина въ генералы, и вотъ ужъ двадцать лтъ какъ этотъ сумасбродъ доживаетъ припваючи свой вкъ, почтенный этой высокой почестью и расположеніемъ своего монарха.

Шумахеръ потупилъ голову.

— Да, сумасбродъ Левинъ, который мало заботился о томъ, что состарится въ капитанахъ, умретъ генераломъ, а мудрый Шумахеръ, который разсчитывалъ умереть великимъ канцлеромъ, старится государственнымъ преступникомъ.

Говоря это, узникъ закрылъ лицо руками и изъ старой груди его вырвался глубокій вздохъ.

Этель, понимавшая въ разговор только то, что печалило ея отца, попыталась его развлечь.

— Батюшка, посмотрите-ка: тамъ, на свер, блеститъ огонекъ, котораго я до сихъ поръ ни разу не примчала.

Дйствительно, окружающій ночной мракъ позволялъ различить на горизонт слабый отдаленный свтъ, который, казалось, находился на какой то далекой горной вершин.

Но взоръ и мысли Шумахера не стремились безпрестанно къ сверу, какъ взоръ и мечты Этели. Онъ ничего не отвчалъ ей и только одинъ губернаторъ обратилъ вниманіе на слова молодой двушки.

Быть можетъ, — подумалъ онъ, — это костеръ разведенный бунтовщиками.

Эта мысль снова напомнила ему цль его посщенія и онъ обратился къ узнику:

— Господинъ Гриффенфельдъ, мн прискорбно безпокоить васъ; но вамъ необходимо подчиниться…

— Понимаю, господинъ губернаторъ, вамъ недостаточно того, что я томлюсь въ этой крпости, обезславленный, покинутый всми, что въ утшеніе остались мн лишь горькія воспоминанія о бывшемъ величіи и могуществ, вамъ понадобилось еще нарушить мое уединеніе, чтобы растраивать мою рану и насладиться моими страданіями. Такъ какъ благородный Левинъ Кнудъ, котораго напомнили мн черты вашего лица, такой же генералъ какъ и вы, я былъ бы счастливъ, если бы ему порученъ былъ занимаемый вами постъ. Клянусь вамъ, господинъ губернаторъ, онъ не ршился бы тревожить несчастнаго узника.